Приложение 9

В.С.Лукьянов, «Роковой 41-й». Глава книги «Трагическое Заонежье»

От автора

Почему я решил написать о трагической судьбе детей войны из Заонежья, о произволе финско-фашистских оккупантов, о тех ужасах военного лихолетья, которые пережили мы вместе со своими родителями, дедушками, бабушками, о голодных смертях стариков и детей, о замученных женщинах и детях, о старушках, забитых насмерть за колосок ржи для голодного внука?

В оккупированном Заонежье народу погибло больше - от голода, холода, террора финско-фашистских оккупантов, чем погибло заонежан на фронтах за всю войну. А сейчас, когда ещё живы участники и свидетели той страшной поры, некоторые переучившиеся деятели пытаются внушить молодому поколению сказочку о гуманной миссии финского "лайбака" (презрительная кличка финского солдата). Эти сказочки о райском житии в оккупации, сочиняемые финскими реваншистами, взяты на вооружение нашими "заступниками" из соцзащиты и судами всех уровней. Так, в угоду сиюминутной выгоде мы втаптываем в грязь детство своих граждан, а по большому счету - историю своей страны.
Время идет, уходят из жизни видные политики, ветераны и просто свидетели тех страшных для нашей страны дней и, в частности, для моей малой Родины - Заонежья. Вот тут-то начинаются чудеса.
Голоса бывших наших палачей и голоса наших социальных защитников и других государственных структур, которые должны стоять на защите интересов своих граждан, звучат в унисон. Чудесная была жизнь. Финский реваншизм на эти идеологические диверсии не жалеет средств. Так, в конце апреля 2002 года состоялась "традиционная" встреча выпускников 1942 - 1944 годов школы № 9 г. Петрозаводска. Что же было в школе № 9 в годы войны? Тогда личным распоряжением маршала Маннергейма был открыт "Общественный лицей". Газета "Карелия" от 15 августа 2002 года в статье "Разные воспоминания о детстве" сообщала, что туда набирались элитные дети элитных родителей, относящихся к национальному населению, т. е. финны, карелы, вепсы, ингерманландцы. Здесь ковались кадры чиновников для будущей Восточной Карелии. Списочный состав 280 человек. 1/3 привозили из Финляндии. Остальных набирали на месте. Преподавателями там были почти сплошь кадровые офицеры финской разведки.
В свой первый после войны визит в школу № 9, состоявшийся в 1997 году, финны подарили прекрасно иллюстрированную книгу о райском житье в оккупации. Какие милые счастливые детские мордашки на этих фото! Не поскупились они на книжки и в следующий визит. Главное в обеих книгах: граница Суоми показана по данным 1942 года. Да, ностальгия по утраченным чужим территориям ощущается. Нам, славянам, только в Петрозаводске режим Маннергейма "обеспечил" 30 тысяч мест в концлагерях и 16 тысяч могил на кладбище в Песках. Вдумайтесь: 16 тысяч детей и женщин!
А ведь большая часть населения погибла не в концлагерях, а, как сейчас величают, в "иных местах принудительного содержания". Органы карельской соцзащиты взяли ахинею финских реваншистов на вооружение, лишь бы не платить крохи старикам.
Например, Подлужная (Власова) Тамара Николаевна имеет справку о том, что все оккупированное Заонежье было местом принудительного содержания. На этом основании ей полагается статус узника. Несколько лет мытарств не принесли результата. Наконец она обратилась к нам, в общественную организацию "Земля Заонежья". Мне как к первому заместителю председателя правления и Ольге Рыбаловой, известному адвокату из Первой юридической коллегии Петрозаводска, приходится конкретно заниматься этим вопросом.
Потребовались невероятные усилия, в том числе публикации в федеральных и региональных СМИ, два судебных слушания, издевательские приемы в ведомстве Николая Гехта, результатом которых стало тяжелое нервное заболевание самой соискательницы, прежде чем статус БМУ ей наконец присвоили.
Министерство труда и социального развития РК, родное ведомство Гехта Н.Л. - руководителя территориального Управления Министерства труда и социального развития РК по городу Петрозаводску, составило по делу Подлужной запрос в Финляндию и, видимо, получило удовлетворивший этого господина "защитника" ответ. Со слов Подлужной, господин Гехт сокрушался: "Вот, пришла бы эта справка до суда, тогда вряд ли бы вы получили статус". Если справки из финского Военного архива от 30 марта 2001 года и 13 июля 2001 года подтверждают, что Заонежье было местом принудительного содержания, то в справке от 23 июня 2003 года (1-02-729) ссылаются на "ошибочный подбор слов: их толкование не основано на сведениях, содержащихся в документах". Мы попросили международные правозащитные организации и зарубежных журналистов помочь нам в установлении истины: перевод справки без подписи. Так можно одним росчерком пера и итоги войны признать ошибочными.
Нет, господа оккупанты, ошибочка ваша была в 1941 году, когда в третий раз за столетие кинулись вы терзать несчастную Карелию. Это ваши самолеты бомбили стариков, женщин, детей на Соломенской переправе - вода в Соломенском проливе была темно-красной от крови, а фрагменты детских тел - головы, руки, ноги - прибивало ветром к Чертовому Стулу и Зимнику. Это финские артиллеристы расстреливали беззащитные баржи с детишками у Ивановских островов. А лагеря - это "мелочь", которую ныне дружественной стране можно и простить? Потом забыть. И лет через пять кто-то напишет, что войны вообще не было. Некоторые иваны, не помнящие родства, с восторгом поддержат авторов "корректуры" - к этому идет. Чего стоит один "Всадник" господина В. Потиевского!
Вот что писал народный депутат России Иван Чухин в историческом очерке "Хроника лагеря № 517" ("Петрозаводск" №2 от 10 января 1993г.): "К сожалению, ряд авторов исторических изысканий в погоне за сенсацией или политической конъюнктурой грешат новыми неточностями". Описывая жестокости советского ГУЛАГа в отношении иностранцев, забывают о зверствах финско-фашистких оккупантов. Да ведь только на кладбище Пески в годы оккупации хоронили по 40-50 трупов одновременно, два раза в неделю. По показаниям свидетелей, там захоронено около 16 тысяч человек. Это жертвы финского террора.
В статье "Карельский фронт - цена победы", опубликованной в "Военном вестнике" 7, сообщается: "На оккупированной территории Карело-Финской ССР от непосильных условий жизни и труда в концлагерях погибло тысячи человек гражданского населения, из 64 тысяч советских военнопленных умерло от холода и голода, замучено, казнено более 18 тысяч человек". Согласно Справочнику Фонда взаимопонимания и примирения российской федерации (Росархив. Москва. 1998г. Дополнение), на территории Карело-Финской ССР в годы войны находилось 17 концлагерей и тюрем, не считая семи Петрозаводских концлагерей (они, видимо, входят в пункт 5, - автор).
А именно:
1. Центральная тюрьма п. Киндасово
2. Территориальная тюрьма Кестеньги
3. Концлагерь Киннасваара
4. Концлагерь Колвасярви (Куолоярви)
5. Лагеря для перемещенных лиц (1ЦВА Восточная Карелия)
6. Концлагерь Абакумов - Бузянская
7. Концлагерь Хабаров - Клеева
8. Концлагерь Климате - Лисинский
9. Концлагерь Ляпсин - Орехов
10. Концлагерь Орлов - Сименков
11. Концлагерь Семереков - Свиридов
12. Концлагерь Тахуилов - Звездин
13. Концлагерь Хепосуо
14. Концлагерь Паалу
15. Концлагерь Видлицы
16. Концлагерь Совхоза
17. Концлагерь Ильинское

По данным этого справочника, документы на финском языке хранятся в ЦГА РК (ныне Национальный Архив РК по адресу: ул. Куйбышева, 6А)

Концлагеря Петрозаводска:
Концлагерь № 1 расположен на Кукковке.
Концлагерь № 2 расположен в бывших домах Северной точки.
Концлагерь № 3 расположен в бывших домах лыжной фабрики.
Концлагерь № 4 расположен в бывших домах Онегзавода.
Концлагерь № 5 расположен в железнодорожном городке.
Концлагерь № 6 расположен на перевалочной бирже.

В справке, подписанной 26 августа 1944 года майором Госбезопасности начальником 2 Отдела НКГБ Вьюнковым, в Петрозаводске было семь лагерей. За три года финско-фашистского господства через их ад прошло 31576 человек, около 16 тысяч из них похоронено на кладбище Пески.
Сейчас в Карелии по последним данным проживает 6660 человек бывших узников Германии и ее союзников во Второй Мировой войне.
Есть и другая статистика: из 2377 финских военнопленных на нашей территории умерло 403 человека.
В связи с 60-летием освобождения Карелии от немецко-финских оккупантов хочется напомнить следующие цифры. В партизанском движении на территории Карелии участвовало 5101 человек, из них погибло 1472 человека. Из призванных в армию жителей Карелии с войны не вернулось более 100 тысяч человек. В частности, 9,5 тысячи карел, 1,6 тысячи советских финнов.
Общие потери советских войск в 1941-1944 годах в войне с Финляндией и германскими войсками на этом театре военных действий составили 420 260 человек, это 69% от численности личного состава фронта. Конечно, все эти цифры далеки от истины, но все же более приемлемы для логики, чем данные наших бывших врагов, к которым чиновники из соцзащиты обращаются за консультацией, чтобы выступать против своих граждан. Только с менталитетом российского чиновника это возможно.
Мне жалко молодых женщин - представительниц соцзащиты в судах. Они прекрасно понимают, какая неблаговидная роль им отведена. Вот и отворачивают от старушек свои лица. Мне часто приходилось в ту пору (1997-1998 гг.) посещать суды. Идет слушание дела очередной соискательницы. Опустив очи долу, дама, по возрасту годная во внучки пожилой подательнице иска, делает заявление: "Ваша честь, по нашим данным в Заонежье не было мест принудительного содержания".
Красавица, посмотри на соседа справа - автора этих строк, посмотри на шрам на его лбу: это "подарок" пьяного штурмфюрера СС, переведи взор дальше. Вот сидит Клавдия Патракова (Ермилкина) с поврежденным глазом и страшными шрамами на лице от финской плетки. Нас с Клавдией судьба свела в войну на Малой Шильте - жили в одном доме. Поговори с оглохшим от побоев изувера, помощника коменданта Хояра, Кирилиным Сергеем. Это он девятилетним парнишкой валялся на улице Палтеги, изо рта и ушей у него текла кровь, а озверевший фашист продолжал его пинать. Повтори свои слова сестре Тихоновой Таисии Александровны, она все равно не услышит. Она онемела и лишилась слуха, когда ей было 1,5 года. Финский подонок натравил на девочку овчарку, и та упала с окна. Вот эти данные, красавица. Они здесь, рядом. А соцзащита ищет эти данные в стане бывших убийц и насильников и берет их за основу, правда, выборочно. Если в документах говорится о зверствах оккупантов, то соцзащита это отметает. Ей нужны сказочки о райской жизни. В какое время мы живем, в какой стране? Это не воспринимает человеческий разум.
"Мою двоюродную сестру из деревни Ерстнево (Кижи), совсем еще девчонку - до войны училась в Петрозаводске в техникуме - разорвали на двух березах якобы за связь с партизанами. Привязали ноги к двум согнутым деревьям и отпустили их", - рассказывает мне земляк из Кижей майор в отставке Юрий Ярышев. Вот какую "цивилизацию" нес России пресловутый "Всадник", о подвигах которого с упоением вещают иваны, не помнящие родства.
Как-то будучи в Кижах, разговорился я с одним служивым. Не любит он, когда одновременно на остров на одном теплоходе приезжают немцы, а на другом французы. Среди туристов, как известно, много стариков, и войну они помнят. Поэтому, когда встречаются участник французского Сопротивления и штурмбанфюрер из Баварии, бывают и эксцессы. Да, Франция и Германия - это великие нации, их народы помнят свою историю, какой бы горькой она ни была, и не секвестируют ее, как это делают в Карелии и России иваны, не помнящие родства, в угоду сиюминутной копеечной выгоде. Стыдно мне за этих начальников, жалко их наследников. Забыли чиновники о нас, детишках со вспухшими от мякины животами, о растерзанных финской солдатней женщинах и девушках, о запоротых насмерть стариках. Все забыто. Так кого же мы вырастили на свою погибель?!
В этой книге я рисую картины жизни Заонежской деревни в период первых послевоенных пятилеток. Это тоже трагическая страница нашей страны, мы были уверены в будущем, но увы... Книга эта основана на документах из Национального архива РК, Архива Управления ФСБ по РК, работах ученых, официальных документах и воспоминаниях участников и свидетелей той поры. Особо благодарен я за помощь Горшковой Клавдии Григорьевне, бывшему секретарю Вырозерского Совета. Ведь до сих пор тема оккупации Карелии, Заонежья, тема плена, "мест принудительного содержания", оборонно-строительных батальонов, даже тема срочной эвакуации - это тайна за семью печатями. Поэтому я решил в меру своих сил осветить ту пору.
Это документальная повесть, и мне думается, что она будет интересна не только для моих современников, но и для молодых.
Людям нужна правда! Шестидесятилетнему юбилею Победы эта книга посвящается.

__________________________________

Роковой 1941-й

По данным ответственного за эвакуацию Т. Вакулькина, в Заонежском районе в оккупации осталось 12 тысяч человек, а по финским данным 15 тысяч, сейчас уже называют цифру 17 тысяч человек. В других оккупированных территориях народу осталось - мизер. Как это случилось? Почему?
В юности я работал на флоте. С этим вопросом в 1959 году обратился я к своему преподавателю, известному капитану Михаилу Дмитриевичу Кукушкину (он вел у нас лоцию) - имя этого капитана вспоминают в день освобождения Петрозаводска, когда опускают венок у Ивановских островов. Это он в 1941 году спас с горящей баржи людей (правда, к сожалению, около 50 человек утонули около острова), и на переполненном буксире доставил их в Шалу. Закончив спасательные операции, три буксира, в том числе и буксир Кукушкина, последними прошли уже практически скованный льдом ББК, но враг настиг его, и при заходе в город Онега судно разбомбила авиация противника. Буксир затонул на мелководье, команда спаслась, сам капитан остался сидеть на рее в валенках до подхода спасателей.
Так вот, Михаил Дмитриевич объяснил, что эта трагедия стала возможна благодаря географическому положению Заонежья и стратегическому таланту Маннергейма. Действительно, Заонежский полуостров по причине тектонического происхождения имеет береговую линию, изрезанную фиордами. Есть шхерные участки, а связь с материком в основном проходила через два моста Плавник на заливе Святуха и Федотовский. Перерезав эти мосты, финны блокировали Заонежье. Они учли все. Ранние морозы сковали заливы, бухточки, шхеры. Лед - где был более толстый припай толщиной 15-20 сантиметров, а где и вообще лед-резунец, особенно опасный для древних деревянных барж, помешал судам, пригнанным с Мариинской системы для эвакуации жителей Карелии. Именно из-за ледового припая баржи не могли спасти жителей Шуньги. Целую неделю люди ждали эти баржи, а те не могли подойти ни к Кузаранде, ни к некоторым другим населенным пунктам Заонежья. В Толвуе затонула баржа с архивом, правда, люди спаслись. Две баржи с людьми оказались брошены на произвол судьбы в Малом Онего, и только через двое суток были отбуксированы на Пудожский берег. Как мне объяснил другой участник этой героической эпопеи по эвакуации населения капитан Амосов Сергей Васильевич, под началом которого пришлось трудиться в юности, судьба баржи иной раз зависела от настроения фашистского летчика и жизненного опыта, выдержки капитана буксира. С началом войны на буксирах установили небольшие пушки или зенитки, а командному составу флота ввели воинские звания. И вот новоявленный "Федор Ушаков", буксируя баржу с тысячами детей и женщин, заслышав гул фашистского стервятника, командовал: "Орудия к бою". Матросы начинали суетиться около этой "пуколки", И фашистский самолет, уже было пролетевший мимо, разворачивался и начинал утюжить буксир с незадачливым флотоводцем. Матери прижимали мертвых детей, исходя не человеческими воплями, кричали дети, тщетно пытающихся разбудить уснувшую навеки мать, а через пробоины ниже ватерлинии хлестала холодная онежская вода, наполняя сердца несчастных ужасом.
Другой тип капитанов - это yмyдpeнныe жизненным опытом люди. Заслышав гул вражеского самолета, они приказывали закрыть "пукалку", и команда маскировала зенитку подручными средствами: ящиками, телогрейками, брезентом. Самолет, сделав пару кругов над караваном и не обнаружив ничего подозрительного, кроме барж с детьми, летел дальше. Ведь не все пилоты были фашистами-душегубами! А караван продолжал свой путь к спасительной Пудоге, к Шале, Песчаному.
Однако не сумевшим попасть в эвакуацию людям пришлось СО своим нехитрым скарбом от причалов Толвуи, Шуньги, Кузаранды и других мест, куда не могли подойти баржи, возвращаться восвояси по домам. А вскоре появились первые "гости" из Суоми. Обычно сначала проезжала конная разведка, а потом через деревни шли лыжники и по два человека заходили в дом. Приветствовали: "Хювя пяйвя!". И задавали стандартные вопросы: "Есть солдат? Есть коммунист?
Комсомолец?". Это я знаю со слов их родственников и очевидцев, сам-то был совсем мальцом. В первые дни оккупации они расстреляли юную комсомолку Тасю Мухину. Девушка попыталась спрятаться в хлеву среди животных, и крутые шюцкоровцы поливали через окна строения из своих автоматов "суоми", а потом, сделав свое черное дело, долго не разрешали хоронить Тасю. Сейчас ее могилка находится на Юсовой Горе рядом со знаменитой сказительницей Ириной Федосовой. Так Заонежье начинало знакомиться с новым порядком, который внушал ужас на протяжении трех лет оккупации несчастным жителям Заонежья.

Мои земляки из колхоза им. Анохина
Деревня Демехово Вырозерского сельсовета Заонежского района. 30-е годы
(Фото из архива В.С.Лукьянова)

Заонежье было полностью оккупировано к 5 декабря 1941 года. Через несколько дней "гости" из Суоми, дав на сборы всего один час, приказали жителям территорий Типиницкого, Кузарандского, Вырозерского, Толвуйского, Падмозерского, Шуньгского и других сельских советов, находящихся на Восточном побережье, которое было объявлено особой зоной, переселиться в определенные деревни в глубине полуострова. Они были помещены в концлагерь, так как секретный Приказ Командира Военного управления полковника В. А. Котилайнена гласил:
«В концлагерях Военноro управления восточной Карелии содержатся:
а) Лица, относящиеся к не национальному населению и проживающие в тех районах, где их пребывание во время военных действий нежелательно.
б) Политически неблагонадежные лица, относящиеся к национальному и не национальному населению.
в) В особых случаях и другие лица, пребывание которых на свободе нежелательно» ("По обе стороны Карельского фронта", стр. 171).
Основная масса жителей оккупированного Заонежья относилась к не национальному населению, ибо на 15 тысяч заонежан к национальному населению относил ось всего 500 человек (из тех, кто попал в оккупацию), и именно наше проживание было нежелательно финнам в особой зоне, и именно мы были переселены в концлагеря согласно приказу полковника Котилайнена. В документах финского командования это отражено точно. Так, в письме от 30 мая 1997 года, адресованном Председателю Карельского республиканского Красного Креста Борису Романову, Военный архив Финляндии сообщает:
«Трудовой лагерь Л-55 располагался в восточнои Карелии в
районе Толвуя - Терехово - Великая губа».
Зам. директора военного архива Илкка Корконен. Секретарь Сеппо Раутиа.
Гербовая печать архива.
А, как известно из финских документов, (см. «По обе стороны Карельского фронта», В. Г. Макуров, стр. 412) все трудовые лагеря подчинялись Управлению Восточно-Карельских концлагерей.
Лагерь Л-55 занимал практически все Заонежье, куда фашисты загнали жителей прибрежных районов. Были у этого лагеря и более мелкие подразделения со своими индексами и нумерацией.
Посмотрев на карту, где были сконцентрированы жители Заонежья по 6 - 7 семей в доме, можно сказать, что это самые плодородные земли, людей согнали сюда для рабского труда, в основном в сельском хозяйстве. Колхозы переименовывались в общины, где применялся рабский труд, оплачиваемый в каждом месте по-разному, в зависимости от коменданта. Платили и по 20 марок (три коробка спичек), вместо марок могли платить и "натурой". Так, по свидетельствам очевидцев, на работающего раба выделялось по 140 граммов искусственной муки (каких-то белых хлопьев), в которые добавляли солому и из этого месива пекли хлеб. На детей и стариков ничего не выделялось, поэтому, если официально детский труд разрешали с ]5 лет, то практически дети батрачили с 6 - 7 лет, чтобы помочь взрослым выполнить норму и как-то дополнительно заработать. Люди умирали от голода, болезней, а также жесточайшего террора финских властей. Оккупанты ввели круговую поруку: если кто-то из членов семьи исчезал, финны арестовывали всех его родственников, истязали их, несмотря на возраст, увозили в тюрьму в Космозеро, откуда мало кто возвращался. Там после издевательств расстреливали.
В Великой Ниве стоял полевой штаб, начальником которого был садист Симола. В деревне Поля располагался финский батальон. Пленные лагеря Л-55 размещались в этих деревнях по 6 - 7 семей в доме, как и в окружающих деревнях поменьше: Шильте, Малой Шильте, Фоймогубе (Патрово), Харлово, Тявзии, Якорледине, Кераке, Крохино, Щелейке, Медных Ямах. Все дома в этих деревнях набили русскими рабами. А в деревнях Комлево, Пургино, Терехово концентрировали население для дорожных работ. Все русские были обречены на голодную смерть, смерть под палками или от выстрела "весельчака" охранника.
Старушек забивали насмерть палками, когда те пытались собрать колоски для голодных внуков, как свидетельствует Мария Александровна Гурова (Тихонова) из Спировки. (Запись телеканала "Московия"). В каждой деревне, большой и малой, были отделения полиции, полицейские посты. Двери под страхом смерти запрещалось закрывать на ночь. Практически каждую ночь проверяли, обыскивали, нет ли разведчиков или припрятанного зерна. Самые маленькие деревни оккупанты сжигали, чтобы не было приюта для разведчиков и партизан. По этой же причине наглухо заколачивались личные бани, их запрещалось использовать под угрозой расстрела.
Как сказано в секретном «Положении финского оккупационного управления Восточной Карелии о концентрационных лагерях» от 31 мая 1942 года,
«B качестве дисциплинарного взыскания для лагерников можно принять:
1. лишение лагерника доверенной ему специальной работы;
2. выполнение лагерником обязательной работы вне очереди максимум 8 раз подряд;
3. помещение лагерника под арест в светлую комнату максимум на 30 суток, а в темную максимум на 8 суток, когда проступок суммируется - 45 суток в светлую комнату и 12 суток в темную комнату».
Когда есть необходимость, можно в первой части п.3 указание ужесточить уменьшением питания или применением жесткой постели, или то и другое сразу.
Если указанные выше наказания не эффективны, к какому-нибудь лагернику... начальник лагеря может назначить вместо дисциплинарного взыскания или вдобавок к нему наказание избиение розгами максимум 25 ударов». (Макуров В.Г. «По обе стороны Карельского фронта», раздел IV, «Поддержание дисциплины» пункт 37).
Все это применялось в оккупированном Заонежье, только в более изощренном виде: основным аргументом оккупантов были кулак, палка (шомпол) и автомат «суоми», который они частенько пускали в ход ради забавы (книга «Чудовищные злодеяния финско-фашистких захватчиков в Карело-Финской ССР», В.Г. Макуров «По обе стороны Карельского фронта», И. Бацер, А. Клекачев «Позывные из ночи»). Так, первый секретарь подпольного райкома Бородкин Георгий Васильевич рассказывает: «Я не случайно заикнулся об условиях. Здесь в Заонежье не просто оккупация. В сущности, вся территория этого района превращена в огромный концентрационный лагерь. Партизаны сюда как прорываются? Отдельными рейдами. Летом - шалишь. Зимой главным образом на лыжах ... » (стр. 74 «Позывные из ночи»)
Следует отметить, что книга «Позывные из ночи», изданная в 1965 году, имеет статус документальной повести, написанной на конкретных фактах, данных партийного архива Карельского обкома КПСС и КГБ.
То, что Заонежье полностью было превращено в концлагерь (после Указа президента № 1235 это стало называться более расплывчато «местами принудительного содержания», следует из справки № 7493 от 30 марта 2001 года, выданной Военным архивом Финляндии Подлужной (Власовой) Тамаре Николаевне, где сообщается, что «деревня Устьяндома в Заонежском районе была местом принудительного содержания гражданского населения в годы оккупации Восточной Карелии (1941-1944). Поэтому семья Власовых находилась в принудительном содержании в те годы».
Справка того же архива: «Гражданское население содержали в районе деревни против своей воли в 1941-1944 году. Еще сообщаем, что, так как дети семьи Власовых жили на оккупированной территории Заонежского района, их можно уже на этом основании классифицировать как малолетних узников».
Такая справка есть не только у Подлужной, имеются они еще у нескольких человек. Сами бывшие оккупанты подтверждают, что все Заонежье в годы войны относилось к «местам принудительного содержания населения».
Некоторые деревни в Заонежье были ограждены колючей проволокой, другие - нет, так как при существующей системе полицейского контроля, круговой поруки бежать было практически невозможно, да и сам Заонежский полуостров от Ламбасручья до Медгоры был опоясан шестью рядами колючей проволоки с подвешенными минами. Местами эта проволока сохранилась до сей поры в напоминание о тех мрачных временах. Кстати, в документах военной поры населенные пункты часто отражены только названиями «куста» деревень. Например, в Вырозерский куст входило 22 деревни, в Кузарандский и Толвуйский - десятки деревень. Некоторые деревни оккупанты переименовали на свой лад по специальному приказу.
Часть жителей Заонежья была перевезена в Петрозаводск, в концлагерь № б, располагавшийся на улице Олонецкой. Часть заонежан оккупанты переселили в концлагеря Кондопожского района. В документах той поры территории Заонежского района обозначаются грифом А/б. Финские архивы пока не разъяснили значение этой зловещей символики.

Некоторые подростки из республики, в том числе из Заонежья, были насильно отправлены в оборонно-строительные батальоны финнов и использовались в других областях, к примеру, в Ленинградской. На них по логике вещей тоже распространяется понятие «другие места принудительного содержания», а значит и льготы, положенные бывшим малолетним узникам. Об этом свидетельствует письмо прокурора республики В.М.Богданова от 11.07.1995 года № 13 - 03 министру социальной защиты Семенову В.А., где он требует вернуть изъятые удостоверения этой категории бывших малолетних узников.
Большая часть молодежи из Заонежья старше 15 лет попала в лагерь № 1 между Масельской и Повенцом, потом их разбросали по лагерям, отправили, например, во второй лагерь в Кяппесельге, в Кондопожские лагеря на лесозавод. Много молодежи загнали в Кокоринский лагерь на строительство дороги по западному берегу Заонежского полуострова. Этот лагерь был передвижным: подразделение Кокоринского лагеря находились также в Уницах, Мелой губе, Кокорино, Куткострове и еще ряде деревень. Были там и семейные граждане из семейного лагеря № 2 (из Кяппесельги) - лагеря объединили, так что попали туда и малолетние дети. Часть заонежан содержалась в Вилговском трудовом лагере. Около 90 человек командированной молодежи из Вилговского лагеря (согласно финским документам) работали на заготовке леса в концлагере в Матросах. Кстати, в этом лагере находились две моих тети Танска (Мартюхина) Мария Ивановна и Авдеева (Мартюхина) Ольга Ивановна.
Наличие этих лагерей подтверждается как финскими документами, так и советскими.
Официальные документы:
Справка УФСБ по РК № 10/26-81/ от 26. 11. 99 г. (изъятиями) В письме от ФСБ Управления по Республике Карелия №10 /2681/Н от 26.11.99 г., адресованном председателю общества ''Земля Заонежья" Ивану Костину, отмечается следующее:
"По данным на 4 мая 1942 года вся полнота власти на временно оккупированной территории КФССР была сосредоточена в созданном финскими оккупантами Военном Управлении Восточной Карелией. В административном отношении занятая территория была разделена на округа и районы. В частности, Заонежский район республики был белофиннами разделен на семь местных районов:
Уницкий - центральная деревня Малая Губа;
Шуньгский - центральная деревня Шуньга;
Великогубский - центральная деревня Великая Губа;
Великонивский - центральная деревня Великая Нива;
Толвуйский - центральная деревня Толвуя;
Яндомазерский - центральная деревня Яндомозеро;
Сенногубский - центральная деревня Сенная Губа.

Возглавляли указанные районы коменданты. В их распоряжении находилась рота полицейских. Коменданты районов ведали регистрацией населения, выдачей документов, реквизицией продовольствия, скота, оружия и т.д. Населенными пунктами непосредственно управляли старосты. На старост возлагались следующие обязанности: списочный учет населения деревень, регистрация вновь прибывших и сообщение о них коменданту или полицейским, учет продовольствия и выдача его населению, поддержание в населенном пункте порядка, установленного белофиннами, обеспечение выполнения всех повинностей, устанавливаемых властями для местного населения.
Для поддержания порядка особый контроль со стороны финских оккупационных властей проводился в оккупационных местностях восточного и южного побережья Заонежского залива. Так, в Приказе по Управлению Шуньгским районом говорится следующее: « ... оккупированная местность Заонежского района в восточном и южном направлениях объявляется запретным районом, и населению туда ходить категорически запрещается. Объявить, что нарушители будут расстреляны».
О правилах передвижения в Приказе говорится: « ... гражданское население не имеет права выезжать без разрешения начальника района или Штаба Управления Восточной Карелии».
Основание: архив УФСБ России по РК фонд КРО ОП 1 порядка 81 л 13-24.
По данным на 10 июня 1942 года следует, что «все население в деревне Великая Губа осталось на Jиесте, кроме этого, туда эвакуировано население Толвуйского, Кузарандского, Вырозерского и Типиницкого сельских Советов, а также частично Паяницкого сельсовета. Всего около 15 тысяч человек. Все деревни этих сельсоветов расположены по побережью Заонежья и в настоящее время заняты войсками... ».
Основание: архив УФСБ России по РК фонд КРО ОП 1 порядка 81 л 51-52.
Согласно указанию штаба 3 финской армии от 9 сентября 1941 года «Гражданское население, проживающее в Заонежском районе КФССР, использовалось на строительстве дорог для военных целей и ремонте дорог для гражданского населения, а также для уборки урожая, сбора ягод, грибов, ловли рыбы для нужд белофиннов. Если в промежутках этих работ можно использовать население в других работах, нужно сделать так, чтобы население могло заработать деньги для покупки необходимого».
Основание: архив УФСБ России по РК фонд КРО ОП 1 порядка 81 л. 81-82.
Вот неполные списки, в которых жители бывшего Заонежского района упоминают следующие места концентрации гражданского населения с условным обозначением этих мест:
- 10 км от станции Масельгской или 13 разъезд Кировской железной дороги (№ 8010 он же 9839)
- Совхоз «Вичка» (№ 8047)
- Деревня Юстозеро (№ 8639)
- 12 км от Медвежьегорска по Гоблинскому тракту (№ 9604)
- деревня Чебино (№ 9607)
- 12 км от дер. Пергуба (№ 9838).

За работу в указанных местностях финские оккупационные власти платили деньги.
Основание: архив УФСБ России по РК, фонд КРО, архивные дела арх.М 8297, 8298, 8299.
«Являются ли данные объекты местами принудительного содержания гражданского населения, установить по нашим материалам не представляется возможным». На этом архивный текст заканчивается.

Надо учесть, что эта справка на мой запрос (в справке я указал юридический адрес «Земли Заонежья», Т.е. адрес И.А Костина) пришла через три месяца после вступления в силу Постановления № 20 от 07.07.1999 r., которое практически одним пунктом 3 перечеркивает старые нормативные акты. Те же факты толкуются уже против истца. Вот и вся мораль.
Что чиновникам не ясно? Что такое «иные места принудительного содержания»? Возможно, чиновники далеки от правовых норм, применяемых во всем цивилизованном мире, а может, просто себе дороже признать существующие во всем мире постулаты.

Немцы в Заонежье 1942 год
(Фото из архива)

Посольство ФРГ в Москве в ответ на публикацию А.Укконе в «Известиях» от 13.02.2003r., сослалось на закон об учреждении фонда «Память, ответственность, будущее», вступивший в силу 12.08.2000 года, а конкретно на параграф 11 этого закона:
«Признаками иных мест заключения являются бесчеловечные условия, недостаточность питания и отсутствие медицинского обслуживания».
Всего этого жители Заонежья хлебнули с лихвой. Территорию Заонежья можно отнести и к концлагерю, и к «иным местам принудительно содержания». Можно ли считать человечным обращение, когда финская солдатня или полицаи избивают больного человека до полусмерти оглоблями за то, что он не мог выполнить норму? А истязанию в Заонежье подвергались все и старики, и дети, часто безо всякого повода.

Можно ли считать нормальным питание, когда на работающего человека выделялось 140 граммов эрзац-муки? Ее еще называли «кулевой мукой». Порой вместо нее давали 100-150 граммов хлеба на работающего (на карелов - 300 граммов), а на детей и стариков не давали вообще ничего. Можно ли считать «медицинским обслуживанием» операцию, когда больному вскрывают живот и не зашивают, а отправляют его за десятки километров ночью в другую больницу? Или когда вместо оказания медицинской помощи врач-шюцкоровец под хихиканье полупьяной медсестры-лотты (дамочки из профашистской организации «Лотта Свярд» или «белые переднички») до полусмерти избивает несчастного больного? И не виноваты старики, что в угоду недальновидным политикам государственные ведомства социальной защиты понимают свои обязанности с точностью до наоборот. Это России еще аукнется. Есть мудрая заонежская поговорка: «Недалеко уедешь, на запятках стоишь» (запятки - продолжение санных полозьев в дровнях). К чиновникам, которые измываются над заонежскими стариками, также отнесутся их дети и внуки, потомки, ведь они так воспитаны своими родителями.
Кстати, к этой справке УФСБ возникает вопрос: в селе Великая Губа было сосредоточено все население Восточного и Южнoгo побережья полуострова около 15 тысяч человек. Согласно данным секретаря комиссии по эвакуации Т. Вакулькина, в Заонежском районе осталось в оккупации 12 тысяч человек, а по данным финнов - около 15 тысяч, есть документы о 17 тысячах русских в оккупированном Заонежье. Тогда кто же, интересно, надрывался на непосильной работе в лагере Л-55 в Космозере, Палтеге, Шильте, Патрово, Тявзии, Красной Сельге, Устьяндоме, Медных Ямах, Полях Терехово, Комлево, Пургино, Толвуе и других подразделениях этого лагеря, раскинувшегося практически на всей территории района, и где был режим концлагеря?
По финским данным на 31 декабря 1941 года в концлагеря было заключено 20005 человек, из них 210 - карелы, остальные русские («По обе стороны Карельского фронта» 1941-1944 год»).
В записках июля-декабря 1941 года фельдмаршала Маннергейма упоминает:
«Таким образом, четверть из числа населения, или всего 90 тысяч человек, остались на месте. Из них половина карелы, а остальные - большей частью лица, высланные из центральных областей Советского Союза» (В.Г.Макуров «По обе стороны Карельского фронта», стр. 143).
Непонятно, к кому отнес фельдмаршал жителей Заонежья, прямых потомков новгородцев? Вербованных у нас не было, а карел всего 505 человек на весь район. Поэтому опираться на данные статистики враждующих сторон - занятие неблагодарное, в информационной войне истиной не пахнет.

Советские военнопленные на лесоповале. 1943 год
(Фото из архива)

Можно усомниться в воспоминаниях фельдмаршала Маннергейма, ведь по данным некоторых наших авторов в концлагеря было заключено 35 тысяч человек. Известно, что жители Заонежья содержались в концлагерях или трудовых лагерях на территории полуострова и в концлагере № 6 в Петрозаводске, а также были раскиданы по другим лагерям Карелии, других областей. Некоторые подростки были загнаны силой в так называемые оборонно-строительные батальоны, где содержались в лагерном режиме. Эти батальоны трудились и в соседних областях, например, в Ленинградской.
Поэтому я считаю целесообразным опубликовать следующий документ без купюр. Судьба этой справки очень интересна, она еще раз показывает, как к соискателям статуса БМУ относятся карельские чиновники всех уровней власти.
Первый заместитель министра соцзащиты Е.А Сидибе сделала запрос № 5-22 от 07.12.1993 г. о нахождении финских лагерей на оккупированной территории Карелии в период Отечественной войны с 1941-1944 года в ЦГА Карельской АССР. Ответ-справку 1/637 от 16.12.1993 г. до населения старались не доводить (особенно до жителей Заонежья), и все же наш предшественник-правозащитник Хомутинников В.Н. сумел заполучить оригинал, с которого делал потом ксерокопии. Жители 3аонежья предъявляли эту справку в судах, она сыграла важнейшую роль в установлении статуса БМУ.

Автор справки В.А.Рунов (ныне покойный) был объявлен чуть ли не персоной «нон грата». Он, мол, не имел права выдавать такую справку. Светлая память этому честному человеку:
Наконец в 1996 году злополучную справку передали в УФСБ РК (акт 1-57 от22-02-96 года), а в соцзащите хранится первый экземпляр, но чиновники даже не выдают ее адвокатам для предъявления в суд. Вот так о нас заботится соцзащита.
Достоверность этой справки признал директор архива О. Г. Чистяков, приглашенный в качестве свидетеля в суд по установлению статуса БМУ Кармановой Людмилы Ивановны. Слушание состоялось под председательством судьи Хлопотовой Ольги Николаевны 17 января 2003 года.
Предлагаю читателям ознакомиться с этим историческим документом и сделать вывод о морали наших чиновников, призванных заботиться о насущных проблемах стариков, отдавших стране все силы, здоровье, жизнь.
Письмо:
В Министерство социальной защиты населения РК Первому заместителю министра Е.А. Сидибе 16.12.93 № 1-6З7на № 5-22 от 7.12.93 г.
На Ваш запрос о нахождении финских лагерей на оккупационной территории Карелии в период Великой Отечественной войны 1941-1944 гг. сообщаем следующее:
Концлагерь в д. Святнаволок Петровского района, сводный молодежный, на момент освобождения Красной Армией в июне 1944 г. насчитывал свыше 700 узников. Образован финнами в 1941 г. Узники концлагеря находились за колючей проволокой, использовались на дорожном строительстве, углежжении и др. каторжных работах под винтовкой финских солдат и избивались дубинками.
Основание: Газета «Красное Знамя» 1944 г. от 19 июля «Карелия в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.») Сборник документов и материалов. Издательство «Карелия», г. Петрозаводск, 1975 г., стр.321.

Концлагеря Медвежьегорского района:
В городе Медвежьегорске на противоположной стороне от санатория и военного городка находился концлагерь для военнопленных и мирного населения. Организован в 1942 году.
В 38 км от ст. Пиндуши находился концлагерь № 1, который в августе 1942 г. был перебазирован в д. Медвежка, 18 февраля 1943 г. концлагерь из д. Медвежка частично был переброшен за 18 км. в лес и в марте 1944 г. прекратил своё существование, мирное население было отпущено в свои дома.
16 апреля 1944 г. часть жителей Толвуйского сельсовета была направлена в концлагерь № 9839, который был сформирован на базе лагеря № 8010 и находился в 10 км. от ст. Масельга. Лагерь № 8010 действовал с 1942 г.
В 1942 г. действовали концлагеря: Кокоринский вблизи д. Кокорино № 9605 в 2 км.. от д. Медвежка, в 1943 г. концлагерь № 08047 совхоза «Вичка», в д. Космозеро действовала с 1941 по 1944 гг. тюрьма для местного населения.
В 1941 г. население побережья Повенецкого и Заонежского заливов (Заонежский район) было отнесено к запретной зоне. Население деревень Толвуя, Кузаранда, Типиницы, Сенная Губа, Кижи переселено в концлагеря Петрозаводска, в концлагерь "Пески" (6 км. от Петрозаводска), Кутижму, в 1943 г. в концлагерь, находящийся в 8 км от д. Уница. В 1944 г. в концлагерь № 9836 за 12 км от д. Юстозеро, в концлагерь совхоза «Вичка».

Основание: ф.287, оп.2, д. 28, л.45, 82, д.30, л. 47-48, 235, ЛЛ. 19, 47,195-196, д. 31, л.279, 280, 313-314.
«Чудовищные злодеяния финско-фашистких захватчиков на территории КА ССР», сборник документов и материалов Госиздат КАССР, стр. 16-17,51,61, 75, 109, 195,257-259.

Концлагеря Кондопожского района:
В Кондопожском районе находились концлагерь военнопленных № 8062; комендатуры: Сунская, Кондопожская, Новинская, Илемская, Лижемская, Обжская, Уницкая. В Кондопожский концлагерь пленных размещали взятых в плен при эвакуации жителей Заонежского и Петровского районов.
Основание: ф. 792, оп.3, д. 2-40, л.1,2, 62, 63, 64.
Директор архива: О. Г. Чистяков. Исполнитель: В. А. Рунов

В.С.Лукьянов «Военная быль заонежья». Воспоминания автора и его родных о днях оккупации Заонежья в 1941-1944гг. Из книги «Трагическое Заонежье»: http://aleksee-iva.narod.ru/rodoslovie/rod_stat_kart/zaonezhie.html

«…кровь хлынула ручьем,

залила лицо, плечи».

Ясно, что воспоминания автора, учитывая его малолетний возраст в годы оккупации, в основном основаны на воспоминаниях родных и близких, а также соседей по местам принудительного содержания. Так, на встрече членов общества «Земля Заонежья» ко мне подошла женщина, представилась. Фамилию ее Патракова (Ермилкина) Клавдия Михайловна я слышал от своих родных. Оказывается, мы вместе были в оккупации: сначала в деревне Палтега, потом на Малой Шильте, и даже жили в одном доме. Ей в ту пору было 14 лет, и она все прекрасно помнит.
О жизни в оккупации Клавдия Патракова рассказала в передаче карельского ТВ «Экран дня», а также телеканалом «Московия» снят 20-минутный телефильм про оккупацию с ее участием. Автор тоже участвовал в съемках, ездил по Заонежью с тележурналистами из первопрестольной. Фильм прошёл 27 февраля 2003 года в Москве и Московской области. В эти же дни с участием автора этих строк снимало фильм ОРТ для «Основного инстинкта» Светланы Сорокиной.
Простые люди и в том числе москвичи, хотят знать правду о войне, в отличие от карельских чиновников, которые готовы идти на подлог, лишь бы не платить старикам копейку.

Год 1941, начало декабря. В безвыходном положении оказались Заонежские деревни: береговой припай и авиация противника не дали людям эвакуироваться. Разбомблен пароход «Роза Люксембург», вывозивший население из Типиниц, Кузаранды в Песчаное (пудожский берег). Отчаявшиеся люди возвращаются с причалов со своим багажом. Во многих семьях малолетние дети. Как поведет себя фашист-поработитель? Тревоги эти были не напрасны, жизнь показала. Наша деревня Демехово, стоявшая на «почтовой», входила в Вырозерский сельсовет и в состав колхоза «им. Анохина», куда кроме нашей деревни были приписаны Федосова Гора, Житницы, Бабинская. Кстати, в том году был отличный урожай ржи, и колхозники решили разделить его. Руководил раздачей хлеба исполняющий обязанности председателя кладовщик колхоза Петр Иванович Кадетов, глава большой семьи из нашей деревни.
Торжественность момента была нарушена четырьмя всадниками в маскхалатах, которые к складу не стали подъезжать, а проскакали дальше в сторону Кузаранды. Это была финская разведка. Через какой-то промежуток времени появились лыжники в маскхалатах и по два человека стали заходить в дома. Колхозники, конечно, дожидаться не стали, пока финны приедут к складу, похватали мешки с зерном и так, то на тачках, кто на спине побежали прятать его в тайники. Это многим спасло жизнь в последствии. К нам в дом также зашли двое. Тетки: Лида, Маруся, Ольга и моя мать Валентина спрятались. В избе «гостей» встретили я, бабушка Мартюхина Татьяна Васильевна и дед Мартюхин Иван Иванович. Сначала «гости» улыбались, но когда заглянули в горницу, лица их побледнели. Там на книжной полке красовались Карл Маркс с шикарной бородой, Энгельс и полное собрание - 52 тома сочинений вождя мирового пролетариата – В.И.Ленина. Красные переплеты, тесненные золотом с барельефом идеолога коммунизма. Первая встреча с «гостями» могла оказаться последней. «Коммунист?» «Комиссар?» - орали они. Положение спасла бабушка. Человек она бывалый, во время 1-й мировой войны служила сиделкой в личном лазарете императрицы Александры Федоровны в Царском Селе. Лазарет был для «нижних чинов» и она от солдат, а также финнов усвоила кое-какие слова по-фински, знала также некоторые немецкие слова. Она объяснила, что у нас жил учитель Василий Лопаткин. Это его книги, он давно уехал.
Возможно потому, что книги не были спрятаны, финны поверили, но утроили «показательную казнь» Владимиру Ильичу. Поставив вдоль поленницы дров все тома, они стали стрелять, целясь в барельеф, стреляя одиночными. Когда все барельефы были прострелены, они выкинули книги в подклеть, где они лежали до конца оккупации и были извлечены мною после войны. Такая же участь постигла основоположников марксизма, правда их еще и штыками покололи.
На другой день бабушке вновь пришлось отличиться. Перед домом затормозил какой-то «джип», в избу ввалилось пятеро, автоматы «суоми» они на первых порах оставляли в сенях. Приказав бабушке ставить самовар, они расселись за столом в ожидании чая. Бабушка поставила самовар, а сама продолжала своё дело. Она грела щёлок. Делается это так: сначала в печке (в «жаратке») нагреваются «верстливые» (специальные камни) и кидаются в ушат с холодной водой, где очень громко трещат. Ушат стоял в сенях, бабушка, взяв раскалённый камень в печке, вынесла его щипцами в сени и бросила в ушат. Раздался оглушительный треск, а в избе вопль: «Партизаны!» и бравое воинство Маннергейма, забыв свои «суоми», рванулось в сарай и на чердак, где и «замаскировалось». Татьяна Васильевна Мартюхина оказалась временной владелицей 5 автоматов «суоми» и дармовой закуски на столе. Пришлось «победительнице» идти на сарай и, используя минимум финского словаря, просить спуститься «гостей» в избу. Хохот стоял невообразимый, но на прощанье «гости» оставили сколько-то марок и жестом «пиф-паф» предупредили, что ждёт её, если она разболтает об их «героизме». Бабушка кивала головой, что никак этого не позволит.
Были среди гостей и любители черного юмора. Где-то через день после этой истории тоже остановилась машина с солдатами. Они бродили по деревне, потом приказали всем явиться к дому Аникиной Анны Ивановны. А дом стоял на горушке в центре деревни. Построили всех жителей, в том числе и женщин с грудными детьми вдоль стенки дома, и принялись строчить из автоматов поверх голов людей. Щепки от брёвен летели на головы. Один из бравых вояк всё время щёлкал фотоаппаратом. Да, садизм «весёлых финских парней» не знал предела. Что перенесли эти дети, их родители, что они думали, глядя на прыгающие автоматы в руках финских бандитов? Это были первые дни оккупации.
А впереди было ещё около 1000 дней и ночей фашистской кабалы, чужие избы, бараки лагеря, 1000 дней непосильного рабского труда, похороны детей и родителей, умерших от болезней и голода, забитых до смерти фашистскими бандитами, разорванных собаками, закопанных заживо около Космозерской тюрьмы. Всё это ждало несчастных заонежан, кинутых на милость победителя в Заонежье. Об этих истязаниях люди не могли говорить долго ещё после войны, скрывали, что были в оккупации.
Но вернёмся в Вырозеро, в деревню Демехово. Вскоре финны приказали местным жителям перебираться в центральные деревни полуострова за 15-30 км от берега. Кто в какую деревню, было чётко расписано. Семья Кадетовых: Петр Иванович, Мария Фёдоровна и их дети Александра, Настя, Саша, Леонид, Валентина и маленький Толя были направлены в Якорледину, что в 2 километрах от Палтеги, которую оккупанты, видимо, по созвучию называли «Балтика». Мы, семья Мартюхиных Ивана Ивановича и Татьяны Васильевны, их дочерей Валентины, Лидии, Марии, Ольги и автора этих строк, а также наши соседи: Астратова Прасковья с дочерью Марией и сыном Сашей, семья Мартюхиных Ивана Прохоровича и Матрёны Ивановны с дочерьми Евгенией и Раисой, их соседка Аникина Анна Ивановна были эвакуированы в Малую Шильтю Фоймогубского сельсовета и поселены в один дом местной жительницы Тукачёвой Полины.
Финны давали на сборы час и одну лошадь на несколько семей. Груза разрешали брать не более 30 кг на семью. При переезде реки Царёвка (она в этом месте была не замерзшей) лошадь перевернула телегу, и я оказался в ледяной воде. Понесло течением, но мать поймала меня. После такой ледяной купели в декабре мы продолжали путешествие. Кругом лес – впереди неизвестность.
Всего в доме проживало 7 семей, потом на какое-то время (месяц-два) нашу семью перевели в Палтегу, но снова вернули на Малую Шильтю. Финны не церемонились, могли запросто разъединить семью. Кто знает карту Заонежья, тот представляет эти места. В Великой Ниве, расположенной в 2 километрах от Палтеги был полевой штаб финнов во главе с садистом полковником Симола. Он лично избивал русских. Удовольствием для него было избивать русских подростков. Об этом свидетельствует земляк Сергей Кирилин. Ему в то время было 9 лет. Мы в Палтеге жили в одном доме, жила там его двоюродная сестра Дьяконова Мария. Ей было 10 лет. Этот бравый вояка Симола избил 9-летнего подростка до полусмерти палкой. Но самым крутым палачом был Хойяр, карел по национальности, помощник коменданта земельной комендатуры в Палтеге. Как-то прогуливаясь с "Лоттой" по Палтеге, они повстречали Сергея Кирилина (это свидетельство самого Сергея). Хойер так избил мальчишку кулаками и ногами, что сделал инвалидом на всю жизнь.
Командовал комендатурой (земельной) в Палтеге пожилой господин Вихотийто, по рассказам очевидцев под мундиром он носил штопанный перештопанный свитер, и когда его спрашивали, почему он не сменит рваный свитер, он рассказывал трогательную историю. Этот свитер ему в молодости связала жена Марта, и он в нём воюет уже третью войну и не одна пуля его не задела, в общем, его оберегал свитер. Если Хойяр был садист и палач, то Вихойтийто был какой-то мудрец, философ. Однажды «доброжелатель» из местных шепнул коменданту, что одна женщина, мать двоих детей припрятала около 2 килограммов зерна. Женщину высекли около озера (мне показывала то место мать). Потом Вихотийто собрал народ около комендатуры и приказал солдатам снять штаны со «стукача», положить его на бревно и выдать 25 палок, что было незамедлительно сделано. Видимо, делал это комендант в педагогических целях. После экзекуции он произнёс «историческую» речь: «Рюски рюського не любит, что фински сольдать делать?». Эту его речь старики помнят до сих пор. Вторую историческую речь он сказал перед уходом в Суоми. «Нас не ругайт, своих не хвалит, горя хватите…» Он не ошибся. После войны горя хватило с лихвой, хватает его и сейчас для стариков, отдавших силы Родине.
Деревни, разбросанные вокруг Палтеги, подчинялись этой комендатуре. Обе Шильти, Патрово, Великая Нива, Поля и все другие они входили в лагерь № 55. В качестве помощников финны пытались использовать бывших заключённых ББК. Так как при отступлении советских войск охрана лагеря ББК НКВД в деревне Юлмаки закрыла зэков в бараках, сама убежала. Финны освободили каналармейцев и постарались пристроить на «хлебные» должности в полицию, надсмотрщиками и т.д. «Шкур» среди «бэбэковцев» оказалось мало. Рассказывает очевидец из Космозера. Там была группа молодых мужчин из лагеря Юлмаки, которые всё пытались выяснить, как пройти на берег Онего, чтобы перебраться к своим, хотя их считали «врагами народа». Какая-то «шкура» донесла об этих расспросах финнам, парни были схвачены и после нечеловеческих пыток расстреляны в Космозере. В качестве ответственного за сельхозработы в Шильте и других близлежащих деревнях был тоже бывший «бэбэковец» из Юлмаков - Григорий Селифанов. Это был действительно герой, ходил всю войну по острию бритвы. Много лет спустя, в 1956 году мне пришлось работать несколько месяцев в его подчинении, было что послушать.
Родом Григорий был из центральной России, вроде бы из Пензенской области. Любовь к бардовской песне сломала ему жизнь. Как-то в субботний день после баньки, немного выпив со своим соседом-учителем и взяв гитару, исполнил песенку:

 «Костями наших заключённых
Покрыт Беломорский канал…»

И подручные Лаврентия Павловича предоставили ему возможность ознакомиться с ББК НКВД. Войну он встретил в лагере Юлмаки, что находился в Падме между Зажогино и Палтегой. Григорий пользовался огромным авторитетом у финнов за знание сельского хозяйства и за виртуозный 3-х этажный мат, которым «крутой» Григорий угощал рабов из Заонежья. Чтобы провинившаяся не попала в руки Хойяру, он на глазах этого выродка разыгрывал такую комедию, что матюги были слышны в другой деревне. Сам же пытался оттеснить несчастную женщину куда-нибудь с глаз Хойяра. Это благодаря Григорию Селифанову многие жители деревень Палтега, Шильтя и соседних спаслись от голодной смерти и жестоких побоев. Главной своей задачей этот незаурядный человек считал помощь своим людям. Как он организовывал воровство зерна для русских рабов во время молотьбы, мог договориться с финном или полицаями. Те покидали на время свой пост, а лошадь с зерном уходила «налево», где хлеб быстренько сгружали в тайник. В домах зерно держать было нельзя: постоянные обыски и днём и ночью. Пуля ждала Григория, пуля ждала и тех, кто брал это зерно. (Сидя за бутылкой, Григорий с юмором рассказывал мне о тех страшных днях. Это был очень весёлый человек, с чувством юмора.)

Григорий Селифанов
80-е годы. Дер. Коровниково

Заонежье всегда добро помнит, и когда пришли наши, всё население разъехалось из мест принудительного содержания по своим домам, Григория опять арестовало НКВД, но жители Заонежья все встали на защиту "нашего Гришки". Сами считавшиеся людьми второго сорта, в условиях террора НКВД, они не побоялись встать на его защиту, ходили тайно по деревням, подписывали листы в его защиту. Страшное было занятие, попадись женщина с этими подписями, всё Заонежье было бы за решёткой. Хотели направить эти подписи к М.И.Калинину. Возможно, и отправили. Григорий был оправдан и освобождён. Он стал работать механизатором в МТС, но весёлый Гришкин характер, любовь к бардовской песне сгубили его и на этот раз. Опять после баньки и небольшого возлияния, нахлынула на него ностальгия по "родным" Юлмакам и, взяв гитару в руки, он стал исполнять песенки уголовно-лирического жанра. В том числе новейшую:

«Не успел я работу закончить,
К белофиннам я в плен угодил»

Спел про то, как его финны «освободили». НКВД этого стерпеть не могло, и дали Григорию «минимум» - 10 лет, тут уж Заонежье не смогло помочь своему герою.
После освобождения Григорий Селифанов работал механиком в Шуньгской ЛМС (лугомелиоративная станция) до выхода на пенсию, разрабатывал мелиорацию в Заонежье. Это заслуженный человек. Люди тянулись к нему, любили за весёлый нрав, юмор и чувство справедливости. Сейчас Григория уже нет в живых, похоронен он в одной из деревенек в окрестностях Шуньги. Земля Заонежья приняла своего спасителя. Вечная ему память!
Действительно, война показала: кто есть кто. Если о Григории Селифанове жители Заонежья вспоминают с любовью, то о полицейском Павлове с ненавистью и омерзением. Он мог просто так избить человека, отобрать понравившуюся ему вещь, донести или попросту наврать коменданту или Хойяру о человеке, подвести того под плети или заключение в «будке». Тут законы концлагеря действовали исправно, за один колосок могли запороть насмерть или расстрелять.
Уже убегая вместе с финнами, Павлов заскочил в наш дом, забрал то, что приглянулось: некоторые патефонные пластинки, принадлежавшие моей матери Мартюхиной В.И., в том числе легендарную «Катюшу». А когда мой дед, Мартюхин Иван Иванович попытался пресечь этот грабёж, то он его избил до крови и убежал с награбленным. Этот подонок подался со своими хозяевами в Финляндию, но потом был возвращён в СССР и отсидел срок (собирая в Заонежье материал для книги, я с удивлением узнал, что Павлов еще жив. Мне даже предложили организовать встречу с ним, но я отказался, не надеясь на свои нервы.)

А пластинка «Катюша» была действительно легендарна. Её любили наши, любили немцы, любили и «горячие финские парни», в то время их называли «лайбаки». «Катюша» в прямом смысле помогала людям выживать в то страшное время. Наш дом на Малой Шильте стоял первым к речке и дороге и, когда «лайбаки» приходили с обыском, то сначала заходили к нам и с порога командовали: «Матка, «Катьюшу». Бабушка или другая старушка, остававшаяся с нами, несмышлёнышами, в доме, ставили патефон на стол, заводили его и ставили «Катюшу». Под звуки «Катюши» начинали танцевать друг с другом, подпевали патефону и часто забывали о цели своего визита, а для соседей это был сигнал, особенно в летнюю пору. Из окон Тукачевского дома, распахнутых настежь, разносилось под притихшей от ужаса Шильтей:

«Выйхейтила на барак Катьюша
На высокай берек на крутойт»

И люди, если у кого, что не было спрятано из хлебных запасов, сразу всё убирали. Часто финны, встретившись с «Катюшей» в нашем доме, дальше никуда и не шли. Потанцевав друг с другом (женщины с раннего утра батрачили под охраной солдат), финны забывали про другие дела и уходили на Большую Шильтю. Там стоял и сейчас стоит дом, где размещалась полиция.
Если пластинка «Катюша», в основном, помогала русским людям в лихую годину, то со мной было наоборот, видимо у меня такая планида. Как мне рассказала моя бабушка, Мартюхина Татьяна Васильевна, однажды к нам в дом ввалился пьяный немец. Этого немца боялись даже финские офицеры. Видимо, это была важная птица из спецслужб Третьего рейха, кстати, о немцах я слышал от заключённых Кокоринского концлагеря.
Дело было днём, в избе находились бабушка и я. Войдя в избу, немец скомандовал: «Матка, «Катьюшу». Бабушка завела патефон и поставила пластинку. Немец сначала, шатаясь, кружился один, потом заметил меня, схватил меня на руки и стал подкидывать вверх в такт музыке. Кто знает Заонежские избы, тот может представить, чем это кончилось. Кончилось это тем, что он ударил меня о какую-то железку в матице. То ли штырь для подвески лука на зиму, то ли об кольцо для зыбки (люльки), пробило мне лоб. Кровь хлынула ручьём, залила лицо, плечи. Бабушка в ярости кинулась на этого немца. Тогда он кинул меня орущего на кровать и начал кричать на бабушку на русском языке: «Замолчи, старуха, я понимаю, что ты орёшь. Вообще знаю пять языков. Был в Испании, Франции, Голландии и ещё во многих местах. Заткнись!» И вышел в сени, а несчастная бабушка принялась меня успокаивать и лечить – в народной медицине толк знала. А у меня на память о тех «весёлых танцах» с штурмфюрером (возможно штурбанфюрером) СС осталась на лбу вмятина, шрам. Этот немец жил не на Палтеге, а, видимо, в Великой Ниве при Полевом штабе финнов, но иногда участвовал в обысках вместе с финнами. Возможно, он инструктировал финскую военную полицию. В этой полиции служило всё отребье человечества. Мы много слышали о зверствах Гехайме-Статс-Полицай - Гестапо, но «горячие финские парни» им не уступали в зверствах. Ведь не зря финнов прозвали «лахтари», в переводе «мясники». Особенно в зверствах изощрялась финская сельская интеллигенция - врачи, учителя, работники культуры. Именно они составляли ядро "Шюцкора", а сама армия оккупантов именовалась «крестьянской». По словам очевидцев, одну женщину из Палтеги утром палачи увозили из дома видимо в Великую Ниву, а вечером привозили всю окровавленную и бросали у крыльца. Кто-то финнам сообщил, что к ней якобы приходил муж с "того берега". И так много дней подряд.
Да, наши разведчики проникали в эти материковые деревни, и много жителей пострадало от контакта с ними, благодаря доносам некоторых выродков.
Раз моя бабушка пошла в сарай вечером и увидела прижавшегося в углу человека. Она сделала вид, что не заметила его, догадалась, что это разведчик. Потом она, следуя примеру сибирских крестьянок, которые оставляли хлеб и табак для беглых каторжников, стала оставлять на окне хлева махорку. Её иногда удавалось выменивать у финнов старикам, моему деду и Ивану Прохоровичу Мартюхину (сами они не курящие).
Махорка с окна хлева исчезала регулярно. Ну а с хлебом у нас было не густо: 140 грамм искусственной муки на работающего (на иждивенцев не давали) и, если бы его не воровали с молотьбы с риском для жизни, всё равно запасов не сделаешь. Но где-то запасёшь несколько килограммов зерна, не больше. На первых порах летом 1942 года молодые девушки пока их не отправили в концлагеря на строительство дорог и в лес, совершили несколько «ходок» через колючку и финские «секреты» в свои деревни, в Вырозеро (особую зону). Помните, я рассказывал, что там были тайники с зерном (правда, часть зерна финны нашли, часть испортилась). Им 15-20 километров нужно было преодолеть за ночь и не попасть в руки лахтарей - смерть неминуема.
Моя тётка Авдеева Ольга Ивановна (Мартюхина) рассказывала мне о таком рейде в Демехово, в свою деревню. Собралась целая «молодая гвардия»: три сестры, мои тётки: Лидия, Мария, Ольга Мартюхины, двоюродная тётка Анна Мартюхина, Мария Астратова, Саша Астратов и кто-то ещё, она не помнит. Преодолев колючку, они шли лесом через Падму напрямую. Лес знали хорошо. Только бы не нарваться на финский секрет. Посетив свои тайники, напихав в холщовые сумки зерна, решили отдохнуть. Для этой цели выбрали двухэтажный дом Кадетовых, что стоял на пригорке в центре деревни Демехово. Зашли в маленькую комнату на первом этаже, прилегли ненадолго и уснули. Проснулись от звука остановившейся машины. Послышались финские голоса. Финны вошли в дом и стали проверять комнаты. Дверь в их комнату раскрылась, яркий луч фонарика заметался по стенам и… замер на них, потом погас и раздалось: "Перкеле (ругательство), тула поис (идём отсюда)," - дверь закрылась. Потом захлопнулась со стуком и входная дверь. Взревел мотор, и машина тронулась. Трудно представить, что творилось на душе у 14-15 летних девчонок, когда на них упал луч фонарика. Финн, конечно, увидел их, но не захотел детской крови. Возможно, это был один из финских "красногвардейцев" или его сын, которые очень уважали Ленина и русских, и которых маршал Маннергейм уничтожил около 85 тысяч человек, как знать.

После такой встречи девчонкам было уже не отдыха. Опять по тропке через Падму, Царёвку и "свою" деревню Малая Шильтя, естественно, нужно было пролезть и под колючку, не зацепиться, не поднять тревогу. Ну а утром как обычно финны отправили их батрачить. Бывшая моя соседка по Шильте Патракова (Ермилкина) Клавдия Михайловна вспоминает те времена. Утром финны заезжали в деревню, деревня была опутана колючкой, которая проходила вдоль реки и по лесу сзади деревни. Они считали своих рабов, разбивали на группы и уводили: кого на сельхозработы, кого на строительство дорог. Привлекали к работе и малолеток, особенно в сенокос, устанавливая норму. Тех, кто не выполнял норму, избивали, лишали пайка, кидали в «будку» – карцер. Клавдия Михайловна вспоминает, как финский полицай отстегал плёткой наших матерей за то, что они заговорили в колонне. Работали по 11-12 часов в день под охраной полицейских, которые на палки не скупились. Вспоминает она, как их 10-14-летних девчушек при следовании с Великой Нивы в Палтегу загоняли в лесок, что рядом с озером, избивали до крови за то, что не выполнили норму, потом гнали на озеро, заставляли умываться и с улюлюканьем гнали в Палтегу. Иногда у финнов были собаки, которых они натравливали на девчонок. Так действовал «Новый порядок» в Заонежье или, как сейчас скромно величают, «иные места принудительного содержания».
Надо отметить, что финны сразу же забрали у населения всю живность: кормилицу корову, овец, коз, свиней, кур. Всё шло в пользу «Великой Суоми». Часть коров держали в деревне Юлмаки (в том числе и нашу Славку), часть коров, а также свиней и овец забивали в Палтеге, где была организована бойня и на которую, рискуя жизнью, пробирались подростки, чтобы поживиться ливером или пропитанной кровью землёй.
Много коров отправляли на ярмарку в Салми, где продавали по бросовой цене "лицам основной национальности"" (см. Сергеев. "Заговор генералов") с целью возродить здесь новых хозяев с капиталистическим укладом жизни.
Моих тёток с Шильти разогнали по разным концлагерям. Старшую Лиду в Кондопожский лагерь, младших Марию и Ольгу – в Матросы, после расформирования этого лагеря Марию отправили в концлагерь Кокорино на дорожное строительство. В Кокоринском лагере были и семейные, значит были и дети. Лидия и Ольга работали тоже на дороге в Селецком, все они там находились до конца войны. Мать Валентина Мартюхина работала на сельхозработах и дорожных работах в районе Шильти, Палтеги, Великой Нивы, Патрово, т.е. в зоне лагеря Л-55, так как этот лагерь охватывал практически весь Заонежский полуостров. Медицинское обслуживание населения совершенно отсутствовало, если и был в какой крупной деревне фельдшер, то он обслуживал только финнов, которые очень боялись эпидемий. Они гоняли жителей окрестных деревень в баню в Палтегу. Родителям приходилось несколько километров нести своих детей. В баню гоняли всех вместе и поддавали жару до немыслимых пределов, которые не выдерживали жару, выбегали, их тут же избивали палками и загоняли обратно. Вот и вся фашистская медицина. Но все же сыпного тифа не избежали, многие переболели этой заразой.
Насчёт питания я уже писал. По данным очевидцев Патраковой (Ермилкиной Клавдии Михайловны) и Печёнкиной (Алёшиной Ольги Тимофеевны) на работающего выдавали всего 140 граммов искусственной муки. В книге Василия Макурова "По обе стороны Карельского фронта" названа другая цифра - 200 граммов хлеба из опилок и искусственной муки на работающего славянина и 300 граммов на работающего карела. Этим финны старались обострить отношения между национальностями, и кое-где эта провокация удавалась.
Вообще нормы питания рабов за время войны изменяли в основном в сторону уменьшения, возможны и другие нормы. Эти нормы были рассчитаны для того, чтобы уморить голодной смертью население. Ведь, если жителям Украины и той же Белоруссии сама природа помогала выжить в условиях оккупации: мягкий климат и плодородные почвы. В Карелии морозы под 50 градусов и скалы да болота и небольшие клочки земли, отвоёванные у болот нашими предками. Было бы кощунством сравнивать нормы продовольствия Заонежан, заключённых Л-55 с нормами для концлагерей военнопленных советских солдат, но они были не в нашу пользу. "Кормили военнопленных очень плохо: утром 0,5 чаю, хлеба на день выдавали 300 гр., маргарина 20 гр., сахару 15 гр. В обед давали миску супа или каши, в ужин выдавали 20 гр. макарон или же 15 гр. гороха. Вот и всё, чем кормят военнопленных". (В.Макуров "По обе стороны фронта", стр. 376. Протокол допроса красноармейца Т.Колюпанова сотрудниками НКГБ).
Насчёт режима мы уже упоминали. Это режим фашистского концлагеря, комендатуры, в каждой деревушке полиция, солдаты и комендантский час, пытки, избиения, расстрелы. Режим очень ужесточился в 1942 году в связи с проникновением наших разведчиков на территорию полуострова. Часть лагерей (деревень) была опутана колючей проволокой, кстати, в деревне Тявзия и рядом с ней деревне Пески был трудовой лагерь, эту деревню принимают за местечко Пески в Петрозаводске. Перечислять все деревни, опутанные проволокой, как Усть-Яндома, Пески, Шильта, Палтега, Великая Нива, Поля, Ламбасручей, Красная Сельга, Вегорукса и множество других не имеет смысла, так как это были владения трудового лагеря Л-55, который входил в Управление Концлагерей Восточной Карелии.
Много людей было занято в Кокоринском лагере (по названию деревни Кокорино). Практически этот лагерь был передвижным. Он растянулся от Униц до Ламбасручья. В него входили Уницы, Мелой Губа, Кокорино, Куткостров и ещё ряд деревень. Захваченное местное население занималось дорожным строительством, и проволокой охватить территорию 40 км не имело смысла, бежать было не куда, но часть деревень, особенно где размещались семейные, была в проволоке. Это из воспоминаний очевидцев (см. дело Кармановой Л.И. 17.01.03 года, судья Хлопотова О.Н.). Мои две тётки испробовали прелестей и этого лагеря.
Комендант Заонежского округа был садист и палач Ронгонен. После войны его, как и Хойяра, вспоминали с ненавистью жители многострадального Заонежья. Финско-фашистская мгла длилась 1000 дней и ночей. А когда наши войска стали вышибать оккупантов по всему фронту – от Баренцева до Чёрного моря и перешли в наступление в Карелии, финны обеспокоились, стали больше свирепствовать, участились грабежи, количество «посылок с фронта» в Суоми стало больше, коров стадами угоняли в Финляндию, а не раздавали населению, как пишут некоторые «очевидцы». Скот раздавали их только лицам родственной национальности: карелам, ингерманландцам. Русским на «постой» определяли тёлок, нас тоже «порадовали» нетелью. Мы должны были заготавливать для неё корм, холить её и лелеять, а когда она отелится, и будет давать молоко, её заберут на ферму в деревню Юлмаки, где она будет трудиться на благо «Великой Суоми». Правда, когда буренка отелилась, финны уже убежали и тёлка досталась родному колхозу имени Анохина, что на Вырозере. Нет предела финской изощрённости: корми, ухаживай, убирай навоз, а молочко будут пить «пойки» и «лапси» в финских семьях.
Порадовали мы родной колхоз и конём, которого отчаянная моя тётка Мария Мартюхина (Танска, живёт сейчас в Ляскеля) угнала у финнов из Кокоринского лагеря. В нашей семье осталась наша корова Славка, которую финны забрали в начале войны и держали на ферме в Юлмаках, и которую мы с бабушкой Мартюхиной Татьяной Васильевной спасли от угона в Финляндию. Это уже я хорошо запомнил.
Было это в июне 1944 года. Соседка (она тоже из Демехово) Фролова Татьяна Алексеевна, которая работала на ферме в Юлмаках, предупредила, что будут угонять скот в Финляндию. Помню, стоял солнечный день, время обеднее, мы пили чай, и вдруг от речки со стороны Палтеги послышался звон коровьих колокольчиков. Бабушка, схватив два заранее приготовленных куска хлеба посыпанных солью, устремилась на улицу к речке. Я тоже увязался за ней. Вернуть меня не получилось, да и время нельзя было упустить. Бабушка только сказала, что если заметят нас, то убьют обоих. И мы побежали к речке. За речкой шла дорога, делавшая в этом месте небольшой изгиб. Мы залегли в ольшанике. По дороге, звеня колокольчиками, проходило большое стадо коров. Вдруг бабушка стала тихо кликать: «Славка, Славка». Одна из коров повернула голову и свернула к нам. Бабушка одной рукой захватила «язык» колокола, а другой сунула кусок хлеба с солью в рот Славке, и быстро опустилась вниз к речке, затаившись в ольшанике. Момент был очень напряжённый. Финны бы церемониться не стали: прикончили бы нас на месте. Вот стадо прошло, и послышалась финская речь. Это ехал конвой – человек 6, а может 8. Бабушка напряглась, мне тоже было тревожно. Казалось, слышал стук собственного сердца, но вот голоса «лайбаков» стали удаляться и мы, выждав некоторое время, доставили Славку в сарай, где стояла «финская» тёлка. В общем, бабушка у меня была очень отважной женщиной. А Славка после войны спасла от голода не только нашу семью, но и других детей из семей, где не было коровы. Мы молоко отпускали по спискам из сельсовета, естественно, безвозмездно, а самим могло и ничего не остаться, но не роптали. Именно в ту пору люди держались друг за друга, не было никаких спекулянтов, их просто бы угробили.
Но вернёмся в Малую Шильтю, в июнь 1944 года. Слова «наши придут» витали в весеннем воздухе. Как-то прогрохотал гром, и наши домочадцы кинулись к небольшому оконцу в избе с возгласом «наши», но на горизонте виднелась чёрная туча, и в ней сверкали молнии. «Ой, это гром», - с чувством разочарования произнесли наши женщины.
Это дало повод для полемики нашим старикам, моему деду Мартюхину Ивану Ивановичу, искорёженному немецкой шрапнелью на Карпатах в первую мировую войну, участнику октябрьских событий и гражданской войны, и соседу Мартюхину Ивану Прохоровичу, прошедшему тот же путь. Мой дед горячо доказывал соседу, что «Не будут наши на таких вояк «антилерию» тратить, эти вояки годны только старух да стариков мучить», и всё в этом роде».

На Шильте у меня был друг Митя Ананьин, пацан 16 лет. Именно он впервые угостил меня махоркой и научил «изящной словесности» на чисто Заонежском диалекте. Когда я пользовался этими перлами в беседе с бабушкой, то зарабатывал от неё ремня или шлепка, а мой учитель хохотал где-нибудь в уголке. На мой вопрос: «Кто такие наши?», он ответил, что это «красные», наша армия, они бьют немцев и финнов. «А что такое армия?» - в общем, вопросам не было конца. И он терпеливо мне объяснял. Научил меня Митя крутить «фирменные» цигарки из махорки… Но короток был его век. После прихода наших он был призван в армию и пал смертью храбрых. Рядовой Дмитрий Ананьин уроженец деревни Бабинская Вырозерского сельсовета Заонежского района погиб в районе Кёнигсберга. Вечная ему память!
Этот летний июльский день 1944 года мне запомнился на всю жизнь. После обеда я уснул в «каморке», что была в сенях, а потом был разбужен шумом, доносившимся с улицы. Спустился на несколько ступенек по сенной лестнице. Через открытую дверь, увидел на улице много народа. Кроме деревенских там были незнакомые мужчины в форме. Сначала сел на ступеньку, потом стал подпрыгивать и кричать «Наши! Наши! Наши!» Мои восторги не остались без внимания. В дверях показалась огромная собачья морда с торчащими ушами, немного толкнула меня и я упал на спину, а овчарка стала лизать мне лицо. Следом за ней ворвался молодой парень в пилотке, прикрикнул на собаку и она нехотя вышла, а парень взял меня на руки, надел на голову пилотку, вынес на улицу и стал подкидывать в воздух. Потом усадил на высокую поленницу дров. Его подшефная овчарка тоже делала попытки добраться до меня, но тщетно.
А на улице творилось невообразимое: и смех и рыдания – всё смешалось. Эти усталые, но неунывающие парни и были «наши», которых мы ждали ровно тысячу дней, именно столько продолжалась оккупация Карелии и родного Заонежья.
На стелюге для распиловки дров стоял, видимо, замполит и, жестикулируя, что-то объяснял людям. У солдат оказалась гармонь, и скоро поляна перед домом (дом Тукачёвой Полины) превратилась в танцплощадку. Наши исхудавшие женщины по этому случаю достали из тайников свои лучшие довоенные наряды, а это были в основном платья в красный и синий горошек. Видимо, такая ткань была в Заонежских сельпо перед войной. На измождённых лицах наших женщин, танцующих с солдатами, появились улыбки. Это был для нас самый счастливый день, день нашего освобождения от фашистских выродков.
Вечером солдаты ушли, впереди их ждала порабощённая Европа, а мы стали собираться в родное Вырозеро. Задержка случилась из-за нехватки лошадей. Но дня через два после прихода наших мы покинули приютившую нас Малую Шильтю и направились через Падму домой. Мы дети: Мартюхины Женя и Рая, автор этих строк Лукьянов Василий восседали на повозке и ели сушёную пару – это лакомство в Заонежье использовалось вместо сахара. Корову Славку и финскую нетель погоняли сзади мать и тётки. Падму мы миновали на этот раз без приключений. В речке Царёвка больше не купались, и от финских мин Господь нас уберёг. К концу дня мы были в Демехово, у себя дома.
Наш дом был крайний со стороны Толвуи. Кругом дома всё заросло бурьяном, как впрочем, и вокруг других домов. В нашем доме были повреждены полы, кое-где не хватало рам, выбиты стёкла. Я из любопытства спустился в подклеть и там обнаружил полное собрание сочинений Ленина с дыркой в барельефе вождя. Это его шюцкоровцы расстреливали в декабре 1941 года. Многих домов не досчитались в нашей деревне, как и в соседних. Чей-то дом финны спалили на дрова, те, что получше, увезли в Суоми, а некоторые были разобраны частично – увезены крепкие части. Возможно, и церковь Никольская, сгоревшая в 1942 году, их рук дело, хотя грешат на молнию. Как только мы прибыли, пошёл я знакомиться с родной деревней. Трава, естественно, по пояс и вдруг что-то меня ударило по ногам. Оказалось это щипцы для углей. Когда я принёс их домой, бабушка их опознала. Это были наши щипцы. Так что я кроме трудов вождей мирового пролетариата обнаружил и полезную вещь. Но бывали и находки не столь радостные. Это были мины-ловушки, снаряды, детонаторы и мы самостоятельно осваивали сапёрное дело. Много тогда людей осталось без рук, без ног, а то и вообще ушли в мир иной от финских «подарков». Прохлаждаться и предаваться воспоминаниям было некогда, восстанавливали колхозы. «Финскую» нетель и коня сдали в колхоз. Для своей коровы тоже нужно сено, поэтому направлялись кто на покос, а кто по грибы и ягоды. Каждая волнуха зимой помогала утолить голод. Что только  не придумывали наши женщины, чтобы испечь что-то наподобие хлеба. В еду шло всё: и кора и щавель, полевой хвощ и крапива. Впереди был ещё год войны, да и послевоенные годы были очень голодными. Зимой мы коротали холодные и голодные вечера при свете лучины. Керосина в лавку ещё не привозили. Потом перешли на коптилки («пильки»): стеклянная баночка наполнялась керосином или соляром, в крышке пробивали отверстие, вставляли шерстяную нитку и «лампа» готова. Ну, а спички продавали по 10 штук и «чиркалку», помазанную составом деревянную пластинку.  В лавку стали привозить соль, керосин, какие-то крупы, но всё было строго по карточкам. Мы с дедом ловили вершами карасей в Никольском озере, рыбачили сеткой в реке Калейручей. Умудрялись наши старики и молодые парни петли на зайцев ставить. И не безрезультатно. Иногда косые попадались. А так основной едой были соленые волнухи с картошкой, капуста, когда был её урожай, с картошкой.
Наконец, 9 мая 1945 года пришла с Великой Губы (райцентр Заонежья после оккупации) радостная телефонограмма, нарочные на лошадях ездили по деревням и делились радостной вестью. Мы победили, фашисты разбиты, надежда снова вселилась в сердца людей.
Людей поколения наших дедов и отцов отличала непоколебимая вера в счастливое будущее (не в коммунизм, конечно, а просто в хорошую жизнь после войны).
А я летом где-то в начале июля переломал левое бедро, левую руку. В Толвуе какой-то «коновал»-умелец чем-то намазал большую поверхность тела и наклеил пластырь. Всё это пригорело к телу – так я получил химический ожог. Потом дед привёз меня за 50 км в Великую Губу. Уже была ночь, пока он искал врача, лошадь, защищаясь от оводов, стала чесаться и перевернула роспуски (телега 2-х осная) вместе со мной и протащила по селу метров 300. Я внизу, телега вверху и вперёд. Результат – добавилась травма позвоночника, перелом 2-х рёбер. Наконец, через сутки на пароходе «Урицкий» прибыли в Петрозаводск в хирургию на Еремеева, угол улицы Кирова, где я провалялся 3,5 месяца. Потом снова учился ходить. Больница была забита ранеными и детьми, в большей степени подорвавшимися на финских минах. Хирургия той поры – зрелище не для слабонервных, дети с оторванными руками, ногами, кровавые лохмотья, грязь, вши и вечный голод. Здесь я познакомился с санитаркой Тоней, молодой девчонкой, успевшей хлебнуть военного лиха, чему подтверждением были медали, сверкавшие на ее груди. Каждое ее дежурство становилось для меня настоящим праздником – она знала массу анекдотов, умела у маленьких безруких и безногих детишек поднять настроение, вселить в них уверенность. Люди того времени были душевнее и добрее, чем сейчас. Потом за мною приехала мать и на ее руках я покинул хирургию. Зашли в Екатерининскую церковь, поставили свечу за мое исцеление, а вечером на пароходе «Володарский» уехали в родное Заонежье. Ходить я учился заново. Был 1945 год.

"У неё лилась кровь изо рта, ушей, из носа..."
Воспоминания жительницы Заонежья Тихоновой Таисии Александровны (д. Падмозеро)

Июнь 1941 года. Было мирное, тихое время. Мама, дедушка, бабушка трудились в колхозе, заготавливали сено, дрова, выращивали овощи, картофель. Всё шло спокойно своим чередом. Мы с сестрой подрастали, мне было 3 года, Лиде 1,5. Мама смирилась с тем, что в 21 год потеряла мужа, и мы остались без отца. Он погиб в финскую войну. И вот к нам в Заонежье пришла беда – война. Народ был очень напуган. Боялись вечером выходить на улицу. Со дня на день ждали наступления финнов. Они уже под осень стали появляться в деревне. Наш дом стоял на краю деревни Падмозеро. Рядом поле и лес. Финны стали часто проверять, нет ли в деревне партизан. Особенно привлекал их наш дом. Вечером поздно стучат в дверь, слышится финская речь. Зайдут 2-3 человека, пройдут на сарай, затем по всем комнатам, иногда уйдут спокойно, иногда со злостью хлопнут дверью, а мы только дрожим все. Ночью в районе Сальной горы была слышна перестрелка. Дедушка нам всё время говорил: «Скоро нас из дома выгонят».
В один из выходных дней финн зашёл в дом с большой собакой, прошёл в комнату, что-то злобно кричал, а затем с поводка спустил собаку, натравил на сестру, которая сидела у окна. Она испугалась и упала за окно. А дом у нас был высокий. Дедушка побежал за ней на улицу. Когда он принёс её домой, у неё лилась кровь изо рта, ушей, из носа. Мама горько плакала, а финн спокойно ушёл из дому. После этого сестра не стала говорить, слышать, хотя до этого она хорошо говорит и слышала. И вот моя сестричка с осени 1941 года глухонемая.
Вскоре нас перевезли в Воронино. Там мы прошли регистрацию в военной комендатуре. Через месяц перевезли в деревню Мустово, поселили в дом, где уже жили 5-6 семей. Спали на полу. Никуда не разрешали выходить. Из деревни Падмозеро финны приезжали каждый день проверять. И вот как-то раз мы стояли с бабушкой у родника, набирали воду, а финны ехали мимо нас. Финн натравил собаку на меня, она схватила меня за колено и бросила в ручей, который вытекал из родника. Бабушка так испугалась, что до вечера не могла встать, всё лежала. Она испугалась, что покалечили одну сестру и теперь другую. Но у меня всё же укус поправился, хотя шрам остался на всю жизнь.
В дальнейшем нас-детей стали прятать на сарай, когда приезжали финны. Часто они проверяли наличие зернопродуктов и отбирали последнее. Хотя я была небольшая, но часто перед глазами встают такие воспоминания. Проверяли и отбирали скот, хлеб у населения. Бабушка Галашина спрятала миску муки. Её за это хотели повесить на верёвке, которую набросили на детские качели. Дом стоял недалеко от леса, и она смогла убежать и спрятаться в лесу. Плакать нам нельзя было, за это били плётками, а ведь нас привозили, чтобы все смотрели, как наказывают. Страшно вспомнить всё это без слёз.
Потом, в начале апреля, повезли нас в деревню Палтега. Жили 5 семей в небольшом домишке, а рядом был дом, где располагался штаб финнов: всю ночь приезжают, уезжают, кричат. Заходят в дом, проверяют нас: сколько человек, нет ли среди нас партизан. Здесь нельзя было выйти за пределы деревни. В субботу водили в церковь, был финский поп. Водили в баню да такую горячую, что мы, малолетки, терпеть не могли, кричали. За это плёткой получали по спине и снова загоняли в баню. Мама много раз обращалась к финским врачам с дочкой, плакала, просила помочь, но получала отказы. «Мы лечим только своих», - вот их ответ. Жили мы впроголодь. Скот у нас отобрали, хлеб тоже. С собой было взято только то, во что можно было переодеться, и больше ничего. Посуда, мебель – всё осталось в доме. А когда мы в конце июня 1944 года пешком пришли домой, то увидели следующую картину. Окна висели на одной петле, двери настежь. Всё у них было вывезено.
Деревни Падмозеро, Мустово, Палтега были опутаны колючей проволокой. Этой проволокой у нас после войны были огорожены огороды, проволока до сих пор стоит, напоминая нам о войне, той страшной войне, которую нам никогда не забыть.
 Жить, как говорят, начали с нуля. Ели гнилую картошку, которую копали на огороде весной, ели траву, щавель, опилки. Все невзгоды перенесены, потери близких. Родных рано потеряли. Постарались сначала учиться, летом работали по 3 месяца. Начала работать с 13 лет с 1952 года по 1957. За летние месяцы было отработано 18 месяцев.
Не было у нас счастливого детства. Работы не боялись никакой, куда скажут, туда и шли. Картошку сажала, овец и коров пасла, косила и сушила сено, на колхозном огороде полола, поливала, жала рожь, никогда не отказывалась ни от какой работы. Надо было помогать маме.
Матери было трудно, надо было кормить нас, одевать, а получала за трудодни пустые «палочки», но всё равно мы выжили. Я получила заочное образование. По специальности экономиста отработала 30 лет. Но всё же ночью, когда нет сна, перед глазами встаёт эта проклятая война, проволока вокруг деревень, издевательства финнов.
А теперь и местные чиновники творят свои дела, чтобы затоптать прошлое, правду войны. Ведь они не были малолетними узниками и им этого не понять, как мы жили, какие издевательства пережили. А мы стали инвалидами от такой жизни. Не дай Бог пережить то, что мы перенесли в свои детские годы, ведь не было у нас детства. Рано мы стали взрослыми из-за этой проклятой войны, и хочется жить, чтобы дети и внуки жили хорошо!
16.05.03 г.

__________________________________

"У них при себе всегда была резиновая плётка"
Воспоминания Кирилина Сергея Ивановича (деревня Падмозеро)

…Я с семьёй жил во время оккупации в Заонежском районе в деревне Падмозеро. Мы были выселены в деревню Онежены в апреле 1942 года. Мать мою принудительно направили на строительство дорог, и я всю войну жил с дедом. Потом в Онежен нас выселили в Тявзию, затем в Палтегу, а в 1943 году в деревню Медные Ямы. Всё, что было у нас, отняли, остались голые, босые и голодные. Ели траву, кору, разбавляя мукой, которую давали по 200 граммов на половину с бумагой. Ходить в деревне было запрещено. Заонежье было обтянуто колючей проволокой. Полиция избивала людей по любому поводу. Это испытал на себе и я. В 1942 году меня зверски избил помощник земельной комендатуры в Палтеге известный изувер карел Хойяр. В 1943 году я подвергся избиению начальником Полевого штаба Симолой в деревне Великая Нива. Симола был крайне жестокий человек. У них при себе всегда была резиновая плётка, которой они «угощали» нас с удовольствием.
Вот так нам жилось детям - нынешним старикам, которым не хотят возместить за нанесённые унижения и издевательства, перенесённые в детском возрасте. Прошу вернуть статус БМУ, который был незаконно снят.
23.05.03 г.

__________________________________

"Финские патрули каждые 15 минут ходили по домам"
Воспоминания Деминой (Федориной) Алевтины Петровны (деревня Усть-Яндома)

Я, Демина (Федорина) Алевтина Петровна родилась 8 августа 1941 года в Заонежском районе, деревня Усть-Яндома. В декабре 1941 года в деревню пришли финны. В нашу деревню из соседних деревень стали свозить людей и распределять по лагерям в другие деревни. Нас с мамой и старым дедушкой оставили в своей деревне. Выход из деревни и даже на улицу был запрещён.
Финские патрули каждые 15 минут ходили по домам, проверяли и отбирали всё, что можно было отобрать. Маму и остальных жителей распределяли каждый день на работу в своей деревне, а потом насильно вывезли в деревню Карос-Озеро, там тоже распределяли на работу, в основном на валку леса под конвоем финнов. Нас, маленьких детей, сводили в один дом под присмотр двух старушек. Питания никакого не было, только с середины 1942 года матери стали давать пайку за работу в лесу. На улицу выходить не разрешалось, существовал комендантский режим.
    Так прошли мои младенческие годы в холодном и голодном доме до июня 1944 г.
22.05.03 г.

Дети-узники в концлагере г.Петрозаводск
(фото из ЦГА РК)

__________________________________

Гибель «Розы Люксембург»
Вомпоминания Власовой (Подлужной) Тамары Николаевны (село Типиницы)

Великая Отечественная война застала нас в деревне Типиницы Заонежского района Карелии. Мать, Власова Клавдия Николаевна, 1908 года рождения и мы её дети: Анатолий, Валентина, Тамара, Алексей жили у деда Власова Петра. У него еще была дочь Анастасия Петровна. В ноябре 1941 года в нашу деревню пришли финские войска, мы оказались в оккупации. Я хочу описать военное время, и как мы жили в тот период. В дни, прожитые в деревне, мы видели, как расстреляли пароход «Роза Люксембург». На нем находились люди, не успевшие эвакуироваться и которые хотели уехать обратно в Петрозаводск. Пароход делал отчаянные попытки отбуксировать баржу, груженую запасами продовольствия и людьми, от берега, но попал под огонь орудий врага, отдав буксировочный трос, но было уже поздно, сам начал тонуть. Капитан принял решение выбросить судно на отмель, что и сделал. Корма и средняя часть оказались под водой, а полубак (нос) возвышался над водой. Так впоследствии он и вмёрз в лёд.
Люди тонули, слышались страшные крики, вопли, стоны детей, женщин и стариков. Просили спасти. Не одну тысячу жизней спасла «Роза Люксембург», эвакуируя население района на Пудожский берег, а в Типиницкой губе попала под вражеский огонь. На левой стороне губы были ещё наши - они и спасли гибнущих людей, а на нашем берегу были уже финны. Это был первый день войны в нашей деревне. В первые дни финны много расстреляли людей, расстрелянных возили лошадями в сторону озера. Расстрелянные были почему-то голые и выложены как дрова на дровнях. Нам - детям было очень страшно. Мы, конечно, много ещё не понимали, а мама с дедушкой, крёстные плакали, причитали.
Прошло несколько дней, мама волновалась, т.к. финны стали вызывать жителей деревни и объявлять, чтобы готовились – местное население будут переселять. Тогда у нас была корова, куры и другие домашние животные. Всё это финны велели вывести в какой-то двор, забрали скотину подчистую.
Прошла ещё неделя, пришли и сказали, чтобы собирались. С собой брать ничего не надо. Посадили на повозку 4-х детей. Мама, деда, тетя шли пешком, нас сопровождал конвой. С 1941 по 1944 годы наша семья была переселена 4 раза. Так мы были в деревнях: Кузаранда, Леликозеро, Усть-Яндома, Ламбасручей. В деревню Леликозеро нас привезли ночью, был мороз страшный. Поселили в доме, где не было окон, дверей, доски в полу частично были сняты. Все эти годы мы не знали, что такое постель, спали на голом полу. Хорошо, если была русская печь, то тогда было блаженство. Мама и старшего брата отправляли на работу в лес. Норма была установлена. Утром рано уводили, поздно вечером приводили. Они работали под конвоем. Приходя домой, мама всегда трогала нас за ноги и приговаривала: «Слава Богу, живы».
Нас, конечно, никто не кормил, никто не обогревал. Сами толкли в ступке солому, пилили дрова, собирали опилки и из этого делали себе еду. В одной деревне финны предложили населению: кто хочет получить зерно на еду, надо приехать на какой-то остров. Мама, брат, бабушка согласились, пока не узнали, что лодки дырявые. Когда они погрузили зерно и стали возвращаться обратно, лодки стали тонуть, думали - умрут. Они кричали, плакали, звали на помощь, а мы бегали по берегу и что мочи было плакали. Ужасно, когда мать гибнет, это не передать. Финны стояли и смотрели, что будет. Наша семья чудом спаслась.
Вы не представляете себе, но зерно было запихано в рубахи, сапоги, везде, где можно было спрятать, чтобы хоть как-то потом накормить детей. Потом нас отправили в деревню Ламбасручей. Мама стала работать на скотном дворе. Пилила дрова, убирала помещения, где проживал финн со своей семьёй. Мы ей помогали, косили сено, убирали, топили баню. Маму в этой деревне один раз посадили в тюрьму, почему не помню. Опять мы всей оравой ходили «воевать» с охраной: плевались, кусались, но солдаты избили нас плётками, у меня до сих пор на ноге шрам.
Как-то раз, было это в субботу, мама топила баню для хозяина. Всё приготовила и ушла домой. Утром рано прибежали за ней, оказалось, что после того, как она ушла домой, пришли партизаны, расстреляли хозяина, его жену, дочь. На этот раз мы думали, что нас расстреляют. Мама долго плакала, нас всех оставила в доме, и ни куда не выпускали. Так прошло 2-3 дня, точно не помню. В деревне Ламбасручей нас и освободили от фашистского гнета партизаны во главе с легендарным командиром отряда Орловым Алексеем Михайловичем. Он был в нашем доме. Когда освободили, у нас в доме собралось много народу - и свои деревенские, и партизаны. Вот так мы прожили эту страшную войну.
22.05.03

__________________________________

"…Избивали его оглоблями от саней"
(Из заявления в районный федеральный суд Конева Алексея Ивановича 30.11.98 г.)

…Наш Заонежский район (ныне Медвежьегорский, с 1968г.) в декабре 1941 г. был оккупирован финскими войсками, воевавшими в союзе с фашистской Германией. Местные власти нас не смогли своевременно эвакуировать в тыл, и мы оказались в оккупации.
А чуть позже в местах принудительного содержания. Места эти приравнивались к трудовому лагерю, потому что всё взрослое население и даже подростки привлекались к выполнению тяжёлых работ: лесоповал, земляные работы, сезонные сельхозработы. Рабочий день длился 10-12 часов, а в ряде случаев и того больше. За невыполнение норм было введено физическое наказание.
Мой отец, воевавший в так называемой зимней войне с финнами в 1939-40 гг., пришёл с войны полным инвалидом, у него были обморожены и ампутированы пальцы (фаланги) ног, ранение в бок и ногу пулями с химической начинкой, от которых раны не заживали и, конечно же, он не мог справляться с установленными нормами. Отсюда часто имел за это наказание в физическом плане, на моих глазах финны избивали его оглоблями от саней. После этой экзекуции отец заболел. У него произошёл заворот кишок (такой был поставлен диагноз), возможно, это наступило вследствие изменения, возможно от пищи. А есть приходилось всё, чтобы выжить. При приступе мать на телеге отвезла отца в Великую Губу. Там находился финский госпиталь, где отцу была сделана операция (вскрыт живот), а поскольку, увидев незаживающие раны от финских пуль, о которых я говорил, а значит опознав противника по минувшей Зимней войне, отца бросили на телегу и приказали матери везти в село Космозеро за 15 км, в ночь, там находилась больница для оккупированного населения. Дорога же по тем временам имела только одно направление… С неимоверными муками мать только к утру доехала до больницы. При транспортировке медиками на носилках в помещение больницы отец умер. Короче, отца начали убивать в 1939-40 году, добили в августе 1943 года. Такое было отношение оккупантов к нам в местах принудительного содержания. Все места принудительного содержания находились под надзором финских комендатур и охранялись, в том числе с собаками. За нами осуществляла надзор Ламбасручейская комендатура, находившаяся в Ламбасручье. Нам было определено местом принудительного содержания Устьрека, за пределы которой без пропуска выходить было запрещено. Комендатуры постоянно осуществляли проверки наличия людей в деревне в любое время суток. Мизерные нормы на хлеб (200 гр.) для трудоспособного населения были введены лишь с 1943 года. Нетрудоспособные ничего не получали, а до этого финны у нас отобрали домашний инвентарь, скот, ценные вещи. Мы влачили голодное существование.
30.11. 1998 г.

__________________________________

"Две баржи утонули, а третью вернули обратно"
(Из воспоминаний Кварацхелия (Соловьевой) Лидии Григорьевны)

Я родилась в г. Петрозаводске 27.04.1938 г., проживала с родителями и бабушкой в районе ул. Зайцева, где сейчас магазин «Чайка». Папа работал на бирже № 3, мама на стадионе. Когда началась война, папа ушёл на фронт, мама и бабушка решили ехать в Заонежье на родину в Шуньгу (т.к. бабушка родом из деревни Курниково, фамилия её была Могилёва Екатерина Васильевна). Но баржи, на которых мы отправились, начали бомбить. Две утонули, а третью вернули обратно, и мы оказались в концлагере на Перевалке (находился он в районе улиц Островского, Шевченко - переулка Гражданского до улицы Олонецкой). Жили в 2-х этажном доме (он и сейчас стоит) (по ул. Шевченко д.№ 3). Посередине улицы был барак (его называли белый) - в нём допрашивали партизан и расстреливали прямо у крыльца. Мама (их с бабушкой гоняли строем на работы мимо этого барака к лесу) бросила галету, финн заметил, и ей назначили 20 плёток. Бабушка плакала, рассказывала, что спина у мамы была в кроваво-синих рубцах, и она долго лежала и болела. Мой брат Юрочка умер в больнице, которая располагалась в школе № 2 на ул. Островского. Рядом был черный сарай, туда складывали трупы. Юрочка умер в 1943 году (родился в 1940). Мама рассказывала, что их водили в баню, и она меня отдала соседке довести до лагеря, а сама с Юрочкой и другими женщинами и стариками остались почему-то, Юрочка простыл в больнице и умер. Бабушка и мама рассказывали, что меня и других детей уводили в больницу, там проводили опыты. Натирали тело английской солью, у меня на ногах и лице остались метки типа оспы, а также брали кровь для финских солдат. Я была крепким, упитанным ребёнком. Мама рассказывала, что трое детей до меня умерли, а папа, Соловьёв Григорий Иванович 1897г. рождения 28 декабря, сказал маме и бабушке, что этого ребёнка надо сохранить. Я любила в детстве (со слов бабушки), горький шоколад с молоком, и они меня баловали. Так же со слов мамы, мы с Юрочкой спрятались под стол и съели сахар, который выдавали на месяц и галеты… Когда взрослых увели на работы, мы целый день были одни с другими детьми. Юрочку похоронили в Песках, мама рассказывала, что я сильно плакала и просилась взять меня в больницу навестить Юрочку.
Вокруг дома в лагере стояли 4 вышки, и дом был окружён в несколько рядов колючей проволокой. Мальчики постарше подходили к проволоке и некоторые пытались пролезть незаметно. Рассказывали, что иногда это удавалось, и они приносили в лагерь картошки и что выпросят (у Веры Серовой на Островского). Она жила на воле, так как являлась карелкой, у неё был дом (напротив хлебного ларька, не доходя 2-й школы). Рассказывали, что у неё три дочери. После войны они так и жили в этом большом доме. Детям же из лагеря она кое-что давала. Муж её работал у финнов.
Бабушка умерла в 1947 г. Похоронена в Песках (стоит памятник), у Юрочки украли памятник. Осталась металлическая табличка.

__________________________________

За неповиновение били розгами или расстреливали
Воспоминания Макеевой Ленины Павловны
(Председатель Карельского Союза бывших малолетних узников)

Приближается знаменательная юбилейная дата – 300-летие Петрозаводска 29.06.2003 г., которая совпадает с Днём освобождения узников из концлагерей г. Петрозаводска 29.06.1944г. Прошло 59 мирных, без объявления войны, лет. Но поколение детей второй мировой войны 1941-1944 гг. всё время жило в страхе за свою и родных жизнь, в преодолении трудностей в послевоенные годы, как морального, так и материального характера. Долгие годы работы (45 лет) на благо Родины и Советского народа и в результате необеспеченная старость.
Из прожитой жизни – 67 лет остаются неизгладимыми в детской памяти годы фашистско-финской оккупации, октябрь 1941 – 29.06.1944 г и заточение в концлагеря.
После сильных бомбёжек города и ст. Петрозаводск (до войны мы жили в 3-х этажном каменном доме в районе ст. Петрозаводск), и особенно после одной из них в августе-сентябре 1941 г. мы с братом Юрием – 1937 г.р. потеряли маму, попали в разные бомбоубежища. После того случая отец – Илюков Павел Ильич – 1908 г.р. отправил нас с мамой  (мама была на 8-м месяце беременности) к бабушке в глухую деревню Шанг-Остров Подпорожского района Ленинградской области, откуда нам не на чем было переправиться через Свирь. Мы успели три семьи городских жителей вместе со стариками – бабушками и дедушками уйти в лес за три км от деревни вместе с коровой, (остальная живность осталась во дворе), где через две недели нас обнаружила финская разведка. Привели в деревню под конвоем, а в октябре в товарных вагонах, набитых народом, на нарах в два ряда привезли в Петрозаводск и заключили в лагеря. Большинство населения Ленинградской области поместили в 5 лагерь, где в заточении в ужасных условиях провели 2 года 8 месяцев.
Перед войной мы жили достаточно прилично. У нас в городе была хорошая мебель, соответствующая тому времени одежда, обувь (у мамы были очень хорошие вещи), много игрушек. В деревне у бабушки был дом, корова, овцы, куры, телёнок, много хлеба и разных припасов. И всё в одночасье рухнуло.
Оккупанты поместили нас в комнату, в коммунальной квартире, 20 кв. м – 15 человек (мама родила двойню) – 4 семьи. Условия для проживания были трудными. Грудные дети всё время плакали (начался голод), взрослые недовольствовали. Заболела бабушка – Дектерёва Клавдия Ефремовна – умерла 2 января 1942 года, похоронили на Неглинском кладбище у Екатерининской церкви.
В марте 1942 года нам дали комнату 10 кв.м. на 6 человек в холодном бараке. К голоду добавилась эпидемия, мы все болели: кончалась одна болезнь, начиналась другая. Заедали вши и клопы. От голода всё время хотелось спать, чтобы во сне как-то потерпеть, а самое главное не было сил. Но от нестерпимых укусов вшей и клопов  дети были раздражены – плакали, капризничали. Из-за тесноты в помещениях, голода, инфекционных болезней (тиф, скарлатина, цинга и др.) стало умирать много людей. Самая высокая смертность была в 1942 году из 8 тысяч в пятом лагере половина умерла в первый год оккупации. В нашей семье из 7 человек – 3 умерли в 1942 г. Мы всё время чесались от постоянного зуда. В светлое время суток искали в голове друг у друга вшей, как обезьяны. Раздавался один треск, сейчас это страшно представить.
В ночное время, как прекращалось хождение, начинали бегать мыши и крысы. Того и гляди, что заберутся в корзину к грудным детям и отгрызут нос. Корзину, в которой спали грудные дети, нам подарили. Был сооружён примитивный стол на козлах, на который ставили большую чашу, под неё заострённую лучину с приманкой и ловили мышей. За ночь эта чаша падала раз 5-6. К ловле крыс готовились более основательно. Искали материал – чурбаки, щипали лучину 70-80 см длины, зажигали лучину и ждали выход крысы из щели. Если удавалось крысу поджечь, то начинался такой погром, страшный крик и плачь всех детей и шараханье горящей крысы. Если над крысой была одержана победа, то несколько дней было затишье. Потом всё начиналось вновь.
В начале 1943 года на эту ситуацию обратил внимание Красный крест. Как теперь понимаешь, внимание к обездоленным было всегда, если, конечно, власти не учиняли запрета. Были развёрнуты походные жарилки. Людей (мужчин, женщин и детей) загоняли в сауну на 40-60 мин при температуре 120-140 градусов, обратно несколько человек выносили без сознания. Истощённые люди не выносили такой температуры. Предварительно всех стригли «под Котовского». А в помещении, где мы жили, в это время жгли серу. Эпидемию в какой-то степени удалось снизить, но люди продолжали умирать от голода и холода. У нас тяжело заболела мама из-за истощения, у неё было сильное малокровие, к тому же кормила грудью двойняшек. У ней началась куриная слепота, с наступлением сумерек она ничего не видела. Началась цинга – стали выпадать зубы, отказали ноги. Она передвигалась на коленях и в семье 4 малолетних детей, дедушка тоже заболел. В это очень трудное время оказала поддержку 15-летняя девушка Римма Гушева (теперь Иванова Римма Дмитриевна). Она работала в хозяйственной части у финнов, приносила еду (кашу, гороховый суп), выпрашивала у финнов, а если удавалось, то и воровала в совхозе (в районе дома ДСК) корнеплоды: брюкву, свёклу и частично делилась с нами. Одна женщина, бывшая врач, порекомендовала отнять от груди детей, в противном случае – умрете, и останутся 4 детей и отец-старик, которые без вас не выживут. Мама отняла от груди девочек, и через 1-1,5месяца  они умерли от голода. После смерти детей мама немного оправилась, и её назначили на работу в хозяйственную бригаду – в казарме финнов среднего состава топить печи и делать уборку. Остатки еды мама приносила в лагерь и делилась  с соседями нашего 42 барака. На улицу зимой мы, дети, почти не выходили – очень холодно, а одежды маловато (не было валенок, тёплых вещей). На ноги тоже нечего было надеть. Дали полуботинки на деревянной подошве и, если кто куда-то уходил, в коридоре стоял грохот от обуви на деревянной подошве. И таким образом охране было удобно следить за передвижением людей.
Лагерь был обнесён несколькими рядами колючей проволоки, а внутри лагерь был ещё разделён на сектора, тоже обнесённые проволокой для удобства проведения профилактики. Каждую ночь делали обыски. Искали партизан, листовки. При обыске отбирали приглянувшиеся вещи (катушку ниток, кофточку, полотенце и т.д.) Запрещалось подходить к проволоке. На определённом расстоянии вокруг лагеря были установлены наблюдательные вышки с вооружёнными солдатами и собаками. За неповиновение наказывали – били розгами – 25-30 ударов или расстрел. Но голод заставлял людей рисковать собственной жизнью. Некоторым удавалось уйти из лагеря, чаще попадались охране. И тогда палач Вейко расправлялся с жертвами. Моего двоюродного деда Илью Васильевича Гришина  за то, что он подошёл к проволоке на не дозволенное расстояние, избил Вейко до полусмерти. Через неделю дед умер. Мой дед Дегтярёв Михаил Васильевич получил 15 розг за то, что не сдал овчинную шубу в жарилку, а он просто боялся ее потерять. В 1943 г. в лагерь стали проникать сообщения об активизации Красной Армии. Мы дети вечером подслушивали разговоры взрослых, но в обсуждение не вступали, а на второй день в своей компании, правда, не всем, придумывали, как бы финнам навредить. Прятались, чтобы не идти в жарилку. Сочиняли песни и вполголоса пели. «Я на бочке сижу, а под бочкой мышка, скоро Красные придут – финнам будет крышка» и т.д.
Подростков и одиноких женщин по этапу направляли в Орзегу, Деревянку, Кутижму на заготовку леса на 3 месяца. Через три месяца на замену новую партию. Одни умирали там, в лесу, другие, измождённые от непосильного труда и мизерного пайка, умирали в лагере. Около нашего 42 барака до войны был расположен холодильник из натурального льда, покрытый большим слоем опилок и вокруг этого холодильника рос клевер, чаще белый, красного было мало, и мы дети, как только подрастала эта трава, паслись около этого места, собирая съедобные травинки, корешки. Крапива не успевала вырастать в большие заросли, её собирали молодой.
Я была сильно истощена, простужена и в послевоенные годы ко мне быстро прилипали разные болезни. В настоящее время очень мучает ревматизм и радикулит. Нашему поколению детям-узникам концлагерей несладко пришлось и после освобождения. Унижали, называли лагерниками, предателями. 70 процентов этой молодёжи получили образование – 7 классов, 20% - среднее специальное и 10% высшее – в основном заочное. Бывшие узники, в основном, работали на низкооплачиваемых физических работах, трудовой стаж 45-50 лет и очень низкая пенсия. 70% мужчин-узников к настоящему времени уже умерли.
Самым запомнившимся днём после освобождения был день прибытия первого поезда в Петрозаводск. Тысячи людей встречали этот поезд. Начиная от семафора, он подавал протяжные гудки. Страшный стон стоял на ст. Петрозаводск (ныне товарная). Каждый раз, вспоминая прибытия того поезда, я обливаюсь слезами. Люди искали своих родных, все обнимались, обнимали и целовали чумазых кочегаров, плакали, кричали. Всё, я опять реву…
08.06.03г.

__________________________________

Мы выжили просто чудом
Воспоминания Абрамовой Нины Александровны (село Великая Нива)

До сих пор, хотя прошло почти шестьдесят лет, помню время войны, оккупацию моего родного Заонежья финскими захватчиками. Мне было около шести лет, когда в мою родную деревню Великая Нива ворвались фашисты. Наш дом был одним из самых больших – двухэтажный с мансардой и стоял в самом центре деревни. Видимо, этим он и приглянулся захватчикам, которые разместили в нашем родном доме свой штаб, а меня с мамой (Абрамова Агриппина Константиновна, 1914 года рождения), бабушкой и младшим братиком Юрой выселили, приказав собраться за час. Нас лишили не только дома, имущества, но и скота, коровы-кормилицы. Мы, дети, плакали в голос, а мама тихо глотала слезы и успокаивала нас, опасаясь, что может случиться какая-то беда.
А беда, действительно, случилась. Нас насильно, под конвоем увезли в другую деревню – Харлово и поселили в доме, где пришлось жить совместно с несколькими семьями в одной комнате. Мне и брату Юре в некоторые дни не разрешали даже спускаться с кровати, на которой мы с мамой втроем и спали. А маму каждый день угоняли на принудительные работы. Она тогда не рассказывала нам, чем ей приходилось заниматься. И только после войны, когда мы стали постарше, она многое нам поведала о том, как горбатила на фашистов в трудовом лагере. Работать женщинам и подросткам, которые попали в оккупацию, приходилось на строительстве дорог – летом, и лесоповале – зимой. Труд был непосильным, ручным. Люди не выдерживали ни физически, ни морально. Одна наша родственница что-то не так сказала финскому оккупанту, а он достал оружие и выстрелил ей в живот. Женщина погибла, а у нее осталось несколько несовершеннолетних детей.
Мы с братишкой тоже «повоевали», чем нимало испугали маму. Однажды в дом вошел финский патруль и один из них – офицер - за что-то стал хлестать нашу бабушку перчатками по щекам. Как сейчас помню, мы вцепились в ноги фашиста – брат в одну, я – в другую и с плачем кричали: «Не трогай нашу бабушку». Не помню, чем кончилась наша отчаянная попытка защитить бабушку. Но семья долго еще пребывала в страхе…
Жили мы впроголодь – это я точно помню. Паек маме давали скудный. И чтобы испечь хлеб, мама добавляла в муку молотую кору деревьев, опилки. Весной мы тайком выходили на поля и собирали мороженую картошку, внутренность которой мама выливала на сковородку, и так получались «блинчики».
Лечить нас тоже оккупанты не спешили. Хотя финны очень боялись инфекций и периодически сгоняли местное население «на дезинфекцию» в общую баню: одновременно детей, женщин, стариков обоего пола. Помню, что мы ненавидели ее за то, что там было нестерпимо жарко. А в деревенские баньки местному населению нам ходить запрещалось, видимо, потому что баньки находятся по краю деревень, у леса. А там могли быть разведчики и партизаны. Когда мы с братом серьезно заболели, мама под страхом смерти (ведь был комендантский час) тайком ночью сбегала к местному старичку-ветеринару, который дал ей необходимые советы и какие-то  снадобья, чтобы полечить детей. Слава Богу, мы поправились.
Война и оккупация лишила нас возможности в последний раз увидеть отца, который после ранения получил отпуск, но приехать к семье в оккупированное Заонежье не смог. Он узнал, что его родственники-петрозаводчане вместе с Онежским тракторным заводом эвакуировались в Красноярск и провел отпуск там, даже успел поработать на заводе. А потом – снова на фронт, где отец пропал без вести…
Отчетливо помню, как пришли в Заонежье советские войска. Финны покинули наши края заранее, напоследок сильно полютовав. Мы на радостях пешком вернулись в свою деревню, в родной дом. И дом свой не узнали. В нашей кухне была оборудована офицерская столовая, раскурочена и переоборудована на другой манер русская печка – даже хлеба было не испечь. Мы с братом полезли на второй этаж и увидели там письменные столы, за которыми, видимо, работали штабисты. Из любопытства мы стали вытаскивать ящики столов, а в них катались похожие на гранаты снаряды. Позднее под полом нашего дома военные обнаружили большую бомбу. Сейчас понимаю, что мы могли погибнуть, по неосторожности взяв в руки гранату, или подорваться на специально подложенной бомбе…
Воспоминания эти мне даются нелегко еще и потому, что статус малолетнего узника фашизма ни мне, ни брату так и не присвоили. Обидно вдвойне, потому что мои сверстники и «товарищи по несчастью», двоюродные сестры и братья, которые жили в соседних домах и в точно таких же условиях – этот статус получили. Хотя этих людей тоже надо пожалеть – все живут под страхом того, что их лишат статуса. Одна моя родственница, выйдя оскорбленная из суда, где доказывала право на статус узника, упала прямо на улице с инсультом. Статус БМУ (бывших малолетних узников) она потом получила, но прожила недолго. Я сама до сих пор плачу, вспоминая холодные глаза судей Верховного суда РК, которые даже слушать не стали моих доводов – им это было неинтересно и ненужно: решение об отказе уже было принято «гуманным судом». Прокуратура и соцзащита Карелии тоже не проявили желания восстановить истину, восстановить историческую правду в угоду сиюминутной «выгоде» (известно, что власти сделали ставку на сокращение числа льготников, а БМУ Заонежья первыми попали «под нож»). Но почему-то себя эти господа льгот не лишают. Опять отыгрываются на беззащитных стариках, лишая их мизерных пособий и льгот, которые пошли бы на лечение последствий войны. Но пусть эти издевательства останутся на совести тех чиновников, которые их нам устроили уже в старости. Им воздастся…
20.08.03г.